У неё обожжён бок — тепло от той жар-птицы обернулось обжигающим пламенем. У волчицы налитые кровью глаза. Он уже убедился, что видят они плохо, и обмануть её не составит труда. Несложно и затеряться среди других птиц, скрываясь от её гнева, порой выглядящего так смешно и нелепо, когда она не может взобраться на дерево и бессильно лает, подскакивая у его подножия.
Кто-то содрал ей на одной лапе мясо до костей. На морде — несколько глубоких ещё кровоточащих полос, явно оставленных крупными зверями, не птицами. Издалека слышен крик ястреба и разноголосые возгласы других пернатых. Скоро здесь будет вся их стая. Очень скоро. И кинутся они на неё. Может, на скулёж кто-то подтянется, может, кто-то попытается помочь. Но скорее всего — будет звучать насмешливый хор гиен, для которых это лишний повод посмотреть на бой.
Ворон забивается в крону дерева, созерцая сквозь обледеневшие ветви за тем, как волчица пытается отбиться от налетевшей стаи. Вой тонет в многоголосом крике. Она вгрызается в крыло спикировавшего на неё стервятника, пытаясь разорвать напавшую птицу, но отбиваться приходится не только от неё.
Запах крови притягателен, зрелища любят все — пока не оказываются сами в роли жертвы. Падальщики внимательно с упоением наблюдают за происходящим, наслаждаясь чужой болью. Они быстро выглядывают «победителя» и помогают ему добить «проигрывающего», чтобы и им перепал кусок от добычи. Главное — самому не стать этой добычей.
Грифы, стервятники и гиены не единственные падальщики здесь.
Вороны. Она совсем забыла, что вороны тоже любят мертвячину…
Она уходит, прихрамывая и тихо рыча, но живая. По сугробам за ней тянется длинный кровавый след. Изредка волчица отбивается от редких птиц, пытающихся кинуться следом, но многие успели близко познакомиться с клыками и когтями взбешенной, пусть и раненной твари: в одиночку к ней лучше не лезть. Из этого боя она уходит пусть не победителем, но и не проигравшим.
Ворон молча смотрит на происходящее, нахохлившись. Рядышком на ветку садится стервятник с разорванным крылом, недовольно клекочет. Плетущаяся по земле волчица лишь кидает озлобленный взгляд на них, когда ворона жмется под окровавленное крыло стервятника. Вряд ли она чётко их видит, но по силуэтам узнает бывшего птенца и рядом с ним своего обидчика.
Лети с ними. Что с тебя взять. Там ты свой среди своих.
Он намертво увяз в грязевой топи под заводом.
Крылья в грязи и тине, никак не взлететь снова. Где-то в небе кружатся птицы, и до болотистой земли, местами покрытой льдом и снегом, доносятся их крики. Ворон жалобно кричит в ответ, хлопает мокрыми крыльями, на которые налипло что-то вязкое и дурно пахнущее, какое-то масло, бензин. Лапки путаются в мусоре, который оказался в той же трясине под сточной трубой. Никого нет рядом, никто за тобой сюда не придет. Да и с чего бы им спускаться? Ведь это они тебя так легко сами спустили с небес на землю.
Перья намертво слиплись от грязи, в голове кружится, и ты не можешь даже выползти на землю, но упорно продолжаешь барахтаться, оглашая окрестность жалобными криками. Тут очень холодно, «вода» — скорее вязкое дерьмо, застывшее на морозе, и ты быстрее замерзнешь или потонешь тут. Ты уже начал идти ко дну, всё глубже увязая в трясине. Скоро ты сдашься и позволишь себе заснуть, захлебнуться в грязи.
Тебе снится небо, да?.. Солнце, тепло. Ты же не доживешь до лета, дурачок. В этом есть и твоя вина. Тебе казалось, ты научился выживать. Прибиваться к тем, кто сильнее, питаться объедками с их пиршества, дремать под их крылом, когда подпускают. Но так и не научился быть своим среди них, быть им равным… быть сильнее них. Это закон стаи, малыш. Слабых будут защищать только от чужих, но не от своих.
Мы похожи, малыш. Мы оба оказались слабыми в своей стае любителей падали.
Тихо. Тихо, я помогу тебе выбраться. Не дергайся, не съем. Тебя опять тащат из трясины как плюшевую игрушку в зубах, правда, чуть не прокусив крыло, но ты и не возражаешь. Ещё бы: сам ты не выживешь. Осторожно и аккуратно вылизывают, помогают вычистить перья от налипшей грязи. Позволяют зарыться в мех, снова устроившись в нём, как в гнезде. Согревают, делясь последним теплом от начавшего замерзать тела.
Она знает: когда твое крыло заживет, когда ты сможешь летать, ты снова улетишь к ним. Она всё хорошо понимает, но всё равно тебе помогает.
Снова и снова. Скорее по привычке, будто до сих пор считая тебя своей любимой игрушкой.