Оглядываясь, Влада заметила, что изба и впрямь справная. Здесь не сыро и не холодно; растоплена печь и пахнет свежей сдобой. Также она заметила, что люди, попеременно снующие вокруг неё туда-сюда, общаются между собой на современном диалекте русского языка, хотя внешне выглядят, словно какие-нибудь холопы-старообрядцы.
Пришло время, и в избу пожаловал хозяин, которому все от мала до велика поклонились в пояс – изба была просторной, и спокойно вмещала в себя дюжину взрослых и дюжину чад.
– Итак, я слушаю. Объясни, почему не трудилась в поле, как все мы.
– А я обязана? Я из двадцать первого века вообще-то! Я женщина совершеннолетняя и самодостаточная, и мне глубоко плевать на ваши средневековые порядки с высокой башни.
– С высокой башни, говоришь? – Сузил глаза верховный патриарх, чуть не поперхнувшись от такой наглости. – Вот туда-то мы тебя и справим! Строптивая, непокорная бабёнка... Ты всего лишь женщина, поняла? Мы же – Мужчины; Мужчины из будущего. Мы те самые выживальщики-сурвивалисты, которые уцелели после конца света в високосном две тысячи двадцать четвёртом году от Рождества Христова, и было это пятьсот лет назад. Мы – потомки великой цивилизации, потомки колонизаторов, остатки нормальных людей, сумевшие возродить патриархат на Мужском острове в Правильном государстве, и ты есть прах пред нами.
Влада не нашлась, что ответить на это – но если бы она не была связана, то вцепилась бы в эту рожу своими длиннющими когтями. Кусалась бы и царапалась, но своего бы добилась.
– Мы собьём с тебя всю твою спесь и гордыню, – пинали Владу Ратмир и Ратибор, таща по винтовой лестнице в большую и высокую чёрную башню. – Уж мы-то тебя приучим, перевоспитаем, поганка, дьяволица! Испокон веков, сотни, тысячи лет женщина знала своё место! И ты обретёшь своё. Через «не хочу»; это уже вопрос решённый.
Сутки просидела Влада в темнице сырой, в этом чёртовом зиндане. Ни пищи, ни питья, ни нормального крова в виде комфортной, уютной кровати.
– Я хочу в туалет! – Крикнула она в темноту, в пустоту.
– Да ради Бога! – Ухнули ей в ответ. – Умеешь плеваться сверху на землю, которая взращивает урожай, и на людей, которые трудятся не покладая рук – умей и под себя ходить. Выскочка! Стерва!
– Выпустите меня! Что я вам сделала? Что вам от меня нужно?
– Мы отпустим тебя, мерзкая тварь и противная, вредная дрянь, только тогда, когда научишься правильно себя вести – в особенности с Мужчинами.
– Ага, щщас! Разбежалась... – Рявкнула Влада в пространство. – Замучаетесь пыль глотать! Женщина – не служанка! Не прислуга и не рабыня вам, «Мужчинам»!
– Но и Мужчина не раб женщине!
– В смысле?!
– В прямом. Вспомни, какую жизнь ты вела до аварии, и задумайся, правильно ли ты поступала с Мужчинами, справедлива ли была по отношению к ним.
Влада вдруг задумалась. Нет, она ни о чём не сожалела – она и сейчас считала, что современная женщина должна быть именно такой, как она сама. Нет, она задумалась о другом.
«Что же это? Своеобразное чистилище? Наказание за прегрешение?».
Само естество Влады как женщины противилось всё время находиться в пыли и грязи, среди сена и навоза в одинокой башне без окон и дверей, со спёртым воздухом и лазом, через который она самостоятельно не выберется, ибо у неё были связаны глаза, и блуждала она в туннеле, в лабиринте много вёрст, прежде чем оказаться здесь, в Богом забытом месте.
Тогда Влада решила пойти на хитрость. Она перестала поносить стражу (оставленную, видимо, на всякий случай, ибо ей всё равно отсюда не сбежать) и попросту умолкла.
«Безнадёжные деревенщины», похоже, клюнули на эту её уловку – сегодня гуси-лебеди сбросили ей сверху через амбразуру еду и питьё получше, а завтра она и вовсе идёт к верховному патриарху «на поклон».
– Исправилась ли ты, девица? – Такой вопрос ей задал глава Мужчин.
– О да, государь, – вела ту же линию Влада. А сама незаметно схватила давно приглянувшийся и лежащий позади неё на столе нож за рукоять и попыталась пырнуть хозяина избы в брюхо.
– Никак ты шельма?! Окаянная... – Зарычал зверь в своей берлоге.
И взял он эту упрямую, упёртую дамочку силой, взял жестоко и трижды – по воле, по прихоти и бонус. После, оплёванную, поруганную её выволокли из избы на площадь, к лобному месту. И заставили встать на колени и положить голову на какой-то трухлявый пень. Вот и рука палача тянется за острым топором...
– Довольно, – изрёк верховный патриарх, – ибо щедр и многомилостив Я даже к таким нравственно падшим, пропащим и заблудшим душам, живущим во грехе. Пусть идёт в поле и трудится, аки пчела; пусть после следует в избу, дабы сготовить пищу и выдраить полы. Далее пешком, без повозки с лошадью должна ступать к реке с коромыслом на плечах и набрать воды.