— Вы не привечаете моего общества?
— Нет, с чего вы взяли?
— Этого трудно не заметить. Так что же? Не стесняйтесь, скажите правду.
— Мы с вами незнакомы.
— Это верно, так позвольте же быть вашим другом?
— Не стоит.
— Это дело чести, — не согласился Демид. — Мне претит мысль, что я в вашей немилости.
— Отчего же? Разве моё мнение так важно? — они стояли близко, потому могли позволить себе говорить едва слышно.
— Вы и не представляете — насколько. Потому извольте узнать меня ближе. Молю!
Елизавета пристально посмотрела на Демида. Он ожидал ответ.
— Я не хочу иметь дел с военными.
— Я отставной, — впервые этот факт порадовал Демида.
— Но не сердцем, — она посмотрела на увешенный наградами мундир, медленно перевела взгляд на чёрную траурную повязку на его левой руке. — У вас это в крови.
— Что же?
— Убивать безвинных, — проговорила она прямо, вновь посмотрела Демиду в лицо.
— Не судите всякого по частности.
— Как раз-таки вы — та самая частность, по которой приходится судить всякого.
Елизавета развернулась и хотела было оставить его, но Демид схватил её за локоть, останавливая. Поняв грубость своего поступка, он тут же её отпустил.
— Прошу простить… — проговорил. — Я не плохой человек.
— Не сомневаюсь, — сквозь вуаль была видна её короткая улыбка.
— Дайте мне шанс.
— Вы до ужаса прилипчивы, не находите?
— До вас — не находил. Но вы…
— Замужняя женщина, и едва ли подобные замечания уместны.
— Не поймите меня неправильно…
Больше уговоров Демид не мог себе позволить — он и без того выставил себя дураком.
— Позвольте мне исполнить волю тётушки.
— Конечно, — графиня кивнула, но осталась в некотором отдалении.
— Я вам столь неприятен?
— Почему вы так решили?
— Вы не подходите ко мне.
— Вы мужчина, — сказала графиня так, словно бы это всё объясняло.
— А что же тогда в танцах? Вы также будете держаться на расстоянии?
— Эти варварские традиции света, — она словно бы вся передёрнулась, — унизительны. Женщин выставляют напоказ так, словно они какой-то товар, а танцы… едва ли девушка может отказаться от приглашения, тут же её сочтут грубой, распустят сплетни.
— А вы? И про вас ведь распустят сплетни.
— Я сплетен не боюсь. По Божьей воле я свободна от давления — родственников у меня нет, а муж в беспамятстве. Мне облегчено, но едва ли можно сыскать хоть одну такую же в этом обществе.
— Девушки любят танцы.
— Уверена, не все. Под выученными улыбками нередко скрывается печаль, омерзение, а то и разбитое сердце. Посмотрите на них, — Демид последовал просьбе и осмотрел присутствующих. Они прогуливались по периметру зала, потому разглядывание не составляло труда. — Вон там, видите. Девица, ей лет шестнадцать, смотрите, как она улыбается, словно бы разговор с этим господином напротив неё — лучшее, что с ней когда- либо случалось, не так ли?
— Соглашусь.
— А теперь гляньте на её руки — как она сжимает несчастный веер. А шея? Она напряжена, очевидно, сохранение благосклонного выражения лица требует немалых усилий — сегодня вечером бедняжка свалится от головной боли, подобное никогда не проходит бесследно. Гляньте на её матушку. Та словно бы приобняла дочь, а сама пощипывает её за руку, стоит той хоть немного расслабиться, потерять в лоске.
— Вы правы, — удивился Демид, и сам уже с большим интересом продолжил изучение. — И ведь маменька улыбается не меньше дочери, но как-то иначе. Хищно?
— Именно так — хищно. Она на охоте и оценивает, за сколько сможет продать свою красавицу — едва ли она не заприметила богатые каменья на вороте избранника. А кольца? Страшная безвкусица, позвольте отметить.
— Это, к слову, Шереметев — он уже давно вдовец, но в столь молодых пассиях явно не заинтересован, так что ваша теория, возможно, не верна…
— И сыновей у него, скажете, нет? — Демиду показалось, графиня улыбнулась.
— Есть, Сергей, но ему около двенадцати…
— Вот-вот. Будь он подходящего возраста, едва ли девица была бы недовольна, не находите? Впрочем, пройдут годы, и она сама поймёт выгоду от подобной партии, только вот сейчас, в свои шестнадцать, она надеется на любовь, а, возможно, уже и влюблена в кого-то. И, не будь она товаром, она могла бы обрести счастье — кто знает?
— Вы не многим старше, я полагаю…
— И продана в её же возрасте, — отрезала графиня. — Однако моя судьба совсем иная — к счастью или к сожалению. Так или иначе — грех жаловаться. Представьте меня тому господину, будьте добры, — вдруг проговорила она. Из всех гостей она, словно бы чувствуя, выбрала одного из приметнейших — графа Толстого.