Сначала род перешёл моему первому дядюшке — Евгению. Тот не был человеком плохим, как рассказывал отец, но и сильным, чтобы править таким семейством — тоже. Батюшка не сказывал, но всё в том деле указывает на то, что изжила Евгения его собственная жена, а после выскочила — не прошло и траурного срока — за моего второго дядюшку, Александра. Затем, как по расписанию, ушли на тот свет мой третий и четвёртый дядя, а с ними — и жёны их, и дети. Остался Александр со своей вторичной — уж простите, но что есть правда, то правдою остаётся, — женою среди носящих Вавиловские гербы одни единственные. Нарожали потомства, да тут словно проклятие — помирали все, не дожив и до семи. Тут и дядюшка Александр скончался — подозрительно. И я бы даже решила до дела докопаться, вот только жёнушка его тоже скончалась. Случай там очевидный: спьяну шею свернула — и поделом.
Остался у них только один сынок, Феденька, и — о чудо! — седьмой год перешёл на восьмой, а там и на девятый. И вот Феденьке уже четвёртый десяток — детей нет, жёны мрут как мухи, уж простите, не про людей такое будет сказано. Николай за голову взялся — не дело оставлять такой род на издыхание, смута пойдёт, недовольные будут, да и скажут, что император — прости Господи! — изжил Вавиловых-то из обиды юношеской, ведь всякий знал, что батюшка мой, ещё в лицейские годы, перетащил на себя внимание одной из принцевых воздыхательниц.
Батюшка почил — царствие ему — с десять лет тому назад. Малярия, на южных землях распространённая, забрала как его, так и моих старшеньких, коих я и не встречала даже, матушка же с родами умерла и после меня детей у отца больше не завелось. Как видите, злая родовая судьба и до нас руки дотянула.
И жила я так, под присмотром нянек да камеристок, в тишине и покое, пока, пару лет тому назад не застала меня другая напасть:
«Высочайшимъ Императорскимъ указомъ даровано графу Владимиру Вавилову посмертное помилованіе и снятіе всякихъ ограниченій съ него и запретовъ, и къ тому возвращеніе ему правъ, передающихъ наслѣдованіе. Имперія Россійская выражаетъ признательность роду Вавиловыхъ за пріумноженіе казны государственной и, съ обеспокоенностью, даруетъ графу Фёдору Вавилову высочайшій бракъ съ нынѣ графиней Елизаветой Вавиловой.»
То есть со мной.
Указ этот, в высшей степени смешной, зачитывать я никакого смысла не вижу, однако же, без всякого сомнения могу сказать, что на мне наш род и прервётся. Даже ради сохранения нашего имени… Нет уж, кузен, молюсь, что ты издохнешь, как и все до тебя, ещё до моего приезда.
Милостивый государь — успев до кончины своей — даровал роду Вавиловых невероятный шанс, не спросив пожеланий. Мне и без того хорошо жилось. Да, в ссылке, позабытой обществом, но этим обществом забытой быть только в радость. Так ли страшна ссылка, когда не каторжничаешь, а поживаешь в усадьбе с видом на море, на мягких постелях и в свободе, только отдалённо от столицы возможной? Не страшна, скажу я вам чистосердечно, а очень даже любима.
И всё же один момент из государева указа нельзя обделить вниманием.
«Бракъ заключенъ, записанъ въ церковные лѣтописи и расторгнутымъ быть не можетъ. По сему Елизавету Вавилову приказано вернуть во столицу для соединенія съ семьею съ отсрочкою до достиженія возраста удобного.»
Как пел народ — без меня меня женили, и слава Богу на тот момент мне был только шестнадцатый год, в наш век для брака немодный. Свадебных церемоний я бы точно не пережила — удавилась бы на месте! Вот бы было о чём сплетничать по салонам… А так хоть словно бы и подготовилась, близится моё восемнадцатилетие и чувствую я себя куда более способной к новой жизни.
Отказаться от этого брака? Едва ли я могла. Отец давно почил, связей у нас почти не осталось, а Мирюхины слишком далеко от столицы, чтобы иметь хоть какое влияние. Да и стоило ли напрашиваться на ещё большую немилость? Я положилась на Господа, Он никогда меня не оставит. Да и… глубоко внутри мне хотелось перемен. Чего значительно в своей жизни я могла бы сделать, сидя в четырёх стенах, не имея влияния. А в столице? Возможно, нося вавиловские гербы, я смогу сделать хоть что-то — для семьи, для себя, для людей — что-то значимое.
Шёл уже третий месяц нашего путешествия. Тёплые южные пейзажи, горы, давно сменились промозглыми лесами, бушевала осень и мне оставалось лишь радоваться, что ничто не задержало нас в пути излишне — зиму я бы вряд ли перенесла. Каждый привал Дарья прогревала камни и угли и подкладывала их под моё сиденье, но я всё равно мёрзла и дважды заболевала, что, вкупе с малочисленным, но всё же эскортом, присланным для безопасного конвоя, замедляло нас.