— Вы чрезвычайно милы, ваша светлость, — стало неловко. Ну вот скажите — скажите! — зачем он так добр?
— Вы плохо себя чувствуете?
— Нет, что вы? С чего вы взяли?
— Кажетесь более сонной, ваше сиятельство.
Нервно улыбнулась. Как же, интересно, он это разглядел?
— Мучают дурные сны.
— О чём же? Я могу вам помочь?
— Уже помогли, — проговорила.
— Да? Видимо, поневоле, но я рад…
— Вы сняли мундир.
— И это помогло вам?
— Да.
— Ваши кошмары?.. — он помолчал, размышляя. — Они о войне?
— Скорее об убийствах.
— Вы всё о своём, — догадался князь. — Война есть война…
— И убийство — есть убийство, — процедила. — Не будем об этом. Я не хочу злиться на вас.
— Что вы видели? — продолжал упорствовать князь.
— Вы правда хотите знать?
— Да, — твёрдый ответ.
На секунду прикрыв глаза, набрала в лёгкие побольше воздуха.
— Я видела сожжённые аулы — не единожды, — не стала отпираться. — Видела десятки убитых — даже детей. Горец становится мужчиной рано — и каждый рвётся защищать свои земли. Я видела наши, российские войска, каждый с ружьями, и их — разве что с кинжалами, но с такой верой… Разве не удивительно, что до сих пор — до сих пор! — они ещё не подчинились? Разве это не говорит о том, что их дело — правое? Не наше? Что Господь — на их стороне?
— Не говорите так, — князя передёрнуло. — За такие речи не то, что каторга…
— Но ведь это правда!
— Правда или нет — не так важно.
— Вот видите! Вы сами признали! Вам не важна истина — лишь слепое следование жестоким приказам! Да всякий, кто хоть раз бы взглянул в стеклянные глаза солдата, умирающего на поле боя, подумал бы сто раз прежде, чем начать войну.*
— Я видел и не раз, — князь сжал челюсти. — Столь патетичные цитаты не имеют смысла в нашей ситуации. Видел, — повторил.
— И вам не снятся кошмары?.. — спросила.
— Каждую ночь.
Мой пристальный взгляд он не заметил — хмуро смотрел куда-то мимо меня.
— Я провожу вас, ваше сиятельство, — сказал через время. Уже у экипажа напомнил: — До встречи у Нефедьева.
Кивнула. В глубине души всё это время мне было страшно. Страшно, что мои слова задели его, отдалили. Но не это было бы лучше? Отвратить его, разочаровать, распрощаться навсегда? Он зол на меня, я — на него, но почему же мне так плохо от его недовольства?
Нет-нет. Я права, а он — нет. Какие бы чувства он во мне ни вызывал, это есть данность. И всё же — я ненавижу военных, ненавижу войну, но не князя. Его… его я, кажется…
Я дорожу им. Определённо.
И не стоит боле думать об этом.
Санкт-Петербург
Поместье вице-директора Департамента государственных имуществ Нефедьева Николая Александровича
Присутствие графини Вавиловой — это был общеизвестный факт — украшало всякое собрание, делая его более ранговым ещё и потому, что графиню неизменно сопровождал князь Демид Воронцов. Молчаливый со всеми, но не с графиней, он оставался всё тем же оловянным солдатиком. Ныне и графиню нарекли прекрасной бумажной танцовщицей, столь же загадочной и эфемерной.
Впрочем, как известно, история стойкого оловянного солдатика была страшно печальна. Свет наблюдал за парой с замиранием сердца и, конечно, преувеличенным романтизмом. Роль злобного тролля была отведена больному и давно пропавшему из виду графу Фёдору Вавилову, и никто не ожидал, что у этой истории будет счастливый конец. Влюблённые — а свет не воспринимал графиню и князя иначе, чем как влюблённых, — обязательно сгорят и обязательно вместе — ради любви.
А графиня! Эта чистая душа! Так невинна и прекрасна, что об этом просто нельзя было молчать! Как много стихов ей было посвящено! Рифмы слагались и о вуалях, и об одеждах и — конечно! — о невинности, которую занемогший граф — в мечтах пылких романтиков иначе быть не могло — не успел отнять.
Вызвавшая поначалу возмущение вуаль уже не казалась столь непроглядной, при свете дня просматривались и черты графини. Наряд, хоть и в тёмных тонах, не выглядел угрюмо, свободный крой лишь подчёркивал тонкость стана. Признаться честно, графиня была одета так со вкусом, что столичные красавицы могли бы позавидовать, да что там могли — они уже завидовали, узнавая в деталях туалета графини работы именитых мастеров со всего мира. А вуали! О, как изящно были сплетены вуали! Этот небольшой отрез мог стоить целое состояние, и вновь пошли пересуды о её расточительности — уже куда более завистливые.
И вот — графиня почтила общество своим присутствием, конечно, с верным охранником князем. Их пример вдруг ввёл в моду пресловутую «дистанцию», дамы предпочитали сохранять холодность и скрытность, всё меньше было слышно сплетен об «уединениях». Не сказать, что и самих «уединений» поубавилось, но вот говорить о них вдруг стало моветоном, как и распространяться о своих похождениях.