Впрочем, и кое-что иное — помимо романтического — интересовало общество. Графиня слыла поборницей равных прав и изрядно работала в направлении крепостных реформ, тогда как хозяин вечера — человек интересный, но бездушный, — был известен своей жестокостью ко слугам. Крепостных за людей он не считал, присваивал им в рассуждениях всевозможные качества «вещей», однако ни разу не был уличен — или по крайней мере пойман с поличным — в чём-то, что могло бы подвести его под суд.
Графиня Елизавета Вавилова, очевидно, таких подробностей не знала, иначе почему бы пришла? В своих взглядах она была преступно откровенна и нажила себе врагов в лице некоторых именитых личностей. Так, например, когда прошла весь о том, что в Петербург навострились Измайловы, графиня подговорила — никто не знает, как и кого, — чтобы данных «выродков» в столицу не пустили. Всё случилось по её, Измайловых — сынов известного душегуба и насильника, осуждённого ещё с десять лет назад — в город не пустили, развернули на полпути, покуда не будет стёрт с их имени позор отца. А как стёрт? Того никто не ведал.
Гости ожидали скандала, но блюда сменялись, а настроения оставались до скучного спокойными.
— Говорят, вы ярая потворщица крепостных реформ? — захмелев, обратился к Лизавете Нефедьев. Стол замер — ну наконец-то!
— Да, — не стала скрывать графиня. — Думаю, каждый человек в праве быть свободным — насколько это возможно.
— И что им эта свобода? Глупые, низменные — с таким богатством, как свобода, не смогут справиться. Вон, сколько свободных сейчас, а всё туда же — просят покровительства…
— Среди дворян, к слову, не менее распространённая практика.
В воцарившейся тишине кто-то шумно уронил приборы.
— Что? — Нефедьев сделал вид, что не расслышал скандально наглое заявление, но графиня не растерялась:
— Среди дворян поиск покровителя — не менее распространённая практика, — она пожала плечами. — Да и свободой не каждый в состоянии распорядиться. Люди в целом — по природе своей — глупы и низменны, независимо от статуса и фамилии.
— И вы? — попытался задеть он графиню.
— И я. Я ничем не отличаюсь, и потому — да, я потворщица крепостных реформ.
— Гиблое дело, — отмахнулся Нефедьев. Графиня не стала развивать разговор дальше, сидела молча — даже к еде не притронулась.
Ужин шёл своим чередом, и всё же в воздухе чувствовалось напряжение, словно бы все ожидали взрыва — и тот не заставил себя ждать.
Очередная смена блюд — и вдруг со стороны хозяина вечера раздался звон. Он, захмелевший, неловко двинул локтем, сбив со стола хрустальный бокал.
Рядом замер, уставившись на осколки, сенной, по глазам было видно — он проклинал себя за то, что так надолго задержался возле хозяина.
Грохот стула, Нефедьев подскочил, сенной весь сжался, зная, что произойдёт.
Удар — Нефедьев со всей силы хлопнул его по ссутуленной спине. Тот охнул, выгнулся, и тут же получил по лицу. Отступил на пару шагов, прижимая руку к разбитому носу, но уйти не смел. Терпел.
Снова грохот — встала графиня. За ней тут же — князь. Он бездействовал, смотрел на спутницу, а та, тяжело дыша, лишь сжимала кулаки.
— Это возмутительно! — проговорила. — Как смеете вы устраивать подобное перед гостями? К себе я такого отношения не позволю! — она резким движением оправила платье и вышла из-за стола. — А вы, — грубо указала на Нефедьева пальцем, — мерзкий, низкий человечишка! Я позабочусь, чтобы о вашем поведении стало известно нужным людям!
Топнув каблуком, она покинула столовую. Князь, без слов, — за ней.
Санкт-Петербург
Поместье Нефедьева
Гнев затуманил разум. В этих условиях я не могла — никак не могла! — остановить нефедьевский произвол. Тот несчастный слуга — его собственность и побивание не является нарушением закона. Вступать в открытую конфронтацию… Нет, это в первую очередь бы унизило меня саму. Единственное, что я могла — это покинуть мерзкое собрание, вот только я вовсе не подумала, что ближайшая ко мне дверь будет вести в коридор для слуг — тёмный и узкий.
Князь шёл за мной, и разум постепенно просветлялся. Ситуация складывалась… неудобная.
Обернулась. Князь молчит. Стоит, ждёт, когда я отдышусь.
Но вот его взгляд как-то переменился — а может, мне просто мерещится в полумраке. Вдруг вспомнился наш первый разговор с его тётушкой: