Пейзажи князя давно уже не вдохновляли, разум его озаботился другим. Возможно показалось, но щиколотки графини в шрамах — от розог. Образ залюбленного чада пошатнулся: балуя — не порют.
— Ваше сиятельство! — воскликнули за их спинами. Князь едва сдержал желание отскочить — словно бы он сделал что-то дурное! — Спускайтесь!
Графиня тяжело — совсем по-детски — вздохнула, резво спрыгнула с подоконника и поспешила к няне — или то гувернантка? — не прощаясь.
Глава 3
День пути до Санкт-Петербурга
Почтовая станция
С детства во мне жила нелюбовь к военным. Хотелось бы сказать, что причина лишь в том, что они — длань не всегда справедливой власти, но правда в том, что мне попросту противно — кто-то готов убивать по приказу, часто не имея для того никаких иных оснований. И это не просто беспочвенное измышление: доказательство я видела своими глазами и оно же, кошмарами, до сих пор не даёт мне спать.
Особенной моей нелюбовью пользовались чины, хоть сколько-то наделённые властью. Правда, едва ли вы найдёте дворянина, который не имел бы офицерского — мой батюшка не исключение. К счастью, сослали его раньше, чем тот дослужился до звания, которое, не продав заведомо душу, не получают. Того же не сказать про деда, генерала. Впрочем, на войне с французами он и оставил карьеру, почив. Мысли об этом не приносили мне ни радости, ни грусти — произошло всё лет за двадцать до моего рождения.
Иногда я думаю, что было бы, не погибни дед? Батюшка всегда отзывался о нём, как о человеке высокой чести и моральных заслуг, и думается мне, что под строгим оком служивого родителя из батюшки бы вырос кто угодно, но точно не революционер, а там и я бы росла со склонностью к слепоте — физической и моральной.
Ну, чего тратить время на бессмысленные размышления? Как оно было бы нам узнать не суждено, а взбаламутивший озеро воспоминаний офицер — имени его я так и не узнала — отчалил с постоялого двора ещё затемно, и с тех пор мы больше не встречались.
До Петербурга оставался всего день. Я ожидала в прогретой комнате станционного смотрителя, пока тот распоряжался о замене коней. Пришлось пригрозить, чтоб взялся за дело, — он и просыпаться не желал, бормотал только, что коней нет, кутаясь в дырявую шинель. Оттого, видимо, и дырявую, что работе этот господин предпочитал сон.
Кони на месте — это было понятно ещё на подходе, вялые бормотания я слушать не желала, а потому — совершенно не по-дворянски — растолкала этого лгуна, пригрозила фамилией и умаслила мздой. Монету смотритель уважал больше государственного долга, а потому, хоть всё ещё и ленно, встал, поплёлся командовать.
Мерный шум за дверью переменился. Я села ровнее, прислушиваясь.
— Срочное!.. Срочное письмо! Графине…
Завязался разговор.
Замолчали.
Вошёл Тихон.
— Что там?
— Письмо, ваше сиятельство. Графские печати.
Эполет на конверте — с вавиловским гербом, значит, письмо из дома, и что-то сомневаюсь, что от муженька.
Нетерпеливо вскрыла, вчиталась. Каждое следующее слово вселяло в меня надежду, что злой вавиловский рок — существует, но вовсе не по мою душу. Хотя, может, и моя кончина не за горами?..
— Что-то хорошее?
— Ты и представить не можешь, — хохотнула нервно. Письмо полетело в камин, но я тут же об этом пожалела. Надо было перечитать — я не могла поверить своему счастью! — но голодное пламя уже насквозь проело бумагу. — Дай Бог, скоро овдовею, — решила боле не томить старика бессмысленным ожиданием.
— Дай бог! — выдохнул Тихон.
Стало неловко — не гоже радоваться смертям. Пробормотала:
— Господи прости…
— Простит, ваше сиятельство. Господь, не иначе как по милости своей, желает освободить вас от богомерзкого принужденного союза. Но что же подкосило барина?
— Не посмею сказать, — хоть и близок мне Тихон, но я уважаю его старшинство, а потому в жизни не произнесу вслух, что Фёдор захворал, прелюбодействуя. Так и отчитались: «Захворал на бабе, поначалу скрывали, но барин совсем плох — уже прибыл батюшка на соборование. Бабу высекли, её, поди, тоже отпевать скоро.»
Господи, не накажи меня чудесным Фёдоровым исцелением. Аминь.
Узнать бы скорее, кого Мирюхин, дай Бог ему здоровья, в поместье шпионить подослал — больно смешно бывает читать эти грубые на язык послания. Человек, видно, обладает писательским талантом, да и умениями не дюжими — как только графские конверты стащил? Или он при поместье на хорошей должности? Надо бы узнать…
Оставшаяся дорога заиграла новыми красками. Отныне путь мой был не под венец, сердце чувствовало — а может то была проказница-надежда, желая обречь меня на немыслимое разочарование, — Фёдор не оклемается, а значит, всё будет иначе, нежели я, обливая слезами подушку, представляла.