Михайловича, Эмилии Федоровны, приехавшей поздравить его с днем рождения.
<...>
Вошел Аполлон Николаевич Майков. Он раскланялся со мной, но меня,
очевидно, не узнал. Обратившись к Федору Михайловичу, он спросил, как
подвигается его роман. Федор Михайлович, занятый разговором с невесткой,
вероятно, не расслышал вопроса и ничего ему не отвечал. Тогда я решилась
ответить за Федора Михайловича и сказала, что роман окончен еще вчера и что я
только что принесла переписанную последнюю главу. Майков быстро подошел ко
мне, протянул руку и извинился, что сразу не узнал. Объяснил это своею
близорукостью, а также тем, что в черном платье я показалась ему ниже ростом.
Он стал расспрашивать о романе и спросил мое мнение. Я с восторгом
отозвалась о новом, ставшем столь дорогим мне, произведении; сказала, что в нем
есть несколько необыкновенно живых и удавшихся типов (бабушка, мистер
Астлей и влюбленный генерал). Мы проговорили минут двадцать, и мне так легко
было разговаривать с этим милым, добрым человеком. <...>
Майков скоро ушел. Я последовала его примеру, не желая переносить
высокомерное отношение ко мне Эмилии Федоровны. Федор Михайлович очень
уговаривал меня остаться <...>. Он проводил меня до передней и напомнил мне
обещание пригласить его к нам. Я подтвердила приглашение.
- Когда же я могу приехать? Завтра?
- Нет, завтра меня не будет дома; я звана к гимназической подруге.
- Послезавтра?
- Послезавтра у меня лекция стенографии.
- Так, значит, второго ноября?
- В среду, второго, я иду в театр.
- Боже мой! У вас все дни разобраны! Знаете, Анна Григорьевна, мне
думается, что вы это нарочно говорите. Вам просто не хочется, чтобы я приезжал.
Скажите правду!
- Да нет же, уверяю вас! Мы будем рады вас у себя видеть. Приезжайте
третьего ноября, в четверг, вечером, часов в семь.
- Только в четверг? Как это долго! Мне будет без вас так скучно!
Я, конечно, приняла эти слова за милую шутку.
<VIII>
<...> В четверг, 3-го ноября, я с утра начала приготовления к приему
Федора Михайловича: сходила купить груш того сорта, которые он любил, и
разных гостинцев, какими он иногда меня угощал.
17
Целый день я чувствовала себя беспокойной, а к семи часам волнение мое
достигло крайней степени. Но пробило половина восьмого, восемь, а он все не
приезжал, и я уже решила, что он отдумал приехать или забыл свое обещание. В
половине девятого раздался наконец столь жданный звонок. Я поспешила
навстречу Федору Михайловичу и спросила его:
- Как это вы меня разыскали, Федор Михайлович?
- Вот хорошо, - отвечал он приветливо, - вы говорите это таким тоном,
будто вы недовольны, что я вас нашел. А я ведь ищу вас с семи часов, объехал
окрестности и всех расспрашивал. Все знают, что тут имеется Костромская улица, а как в нее попасть - указать не могут {Костромская улица находится за
Николаевским госпиталем, чрез ворота которого ближайший к ней путь. Вечером
ворота эти запирались, и попасть в эту улицу можно было или с Слоновой улицы
(ныне Суворовского проспекта), или с Малой Болотной. (Прим. А. Г.
Достоевской.)}. Спасибо, нашелся добрый человек, сел на облучок и показал
кучеру, куда ехать.
Вошла моя мать, и я поспешила представить ей Федора Михайловича. Он
галантно поцеловал у ней руку и сказал, что очень обязан мне за помощь в работе.
Мама принялась разливать чай, а Федор Михайлович тем временем рассказывал
мне, сколько тревог принесла ему доставка рукописи Стелловскому. Как мы
предвидели, Стелловский схитрил: он уехал в провинцию, и слуга объявил, что
неизвестно, когда он вернется. Федор Михайлович поехал тогда в контору
изданий Стелловского и пытался вручить рукопись заведующему конторой, но
тот наотрез отказался принять, говоря, что не уполномочен на это хозяином. К
нотариусу Федор Михайлович опоздал, а в управлении квартала днем никого из
начальствующих не оказалось, и его просили заехать вечером. Весь день провел
он в тревоге и лишь в десять часов вечера удалось ему сдать рукопись в конторе
квартала <N-ской> части и получить от надзирателя расписку.
Мы принялись пить чай и беседовать так же весело и непринужденно, как
всегда. Придуманные мною темы разговоров пришлось отложить в сторону, - так
много явилось новых и занимательных. Федор Михайлович совершенно очаровал
мою мать, вначале несколько смущенную посещением "знаменитого" писателя.
Федор Михайлович умел быть обаятельным, и часто впоследствии приходилось
мне наблюдать, как люди, даже предубежденные против него, подпадали под его
очарование.
Федор Михайлович сказал мне, между прочим, что хочет неделю
отдохнуть, а затем приняться за последнюю часть "Преступления и наказания".
- Я хочу просить вашей помощи, добрая Анна Григорьевна. Мне так легко
было работать с вами. Я и впредь хотел бы диктовать, и надеюсь, что вы не
откажетесь быть моею сотрудницей.
- Охотно стала бы вам помогать, - отвечала я, - да не знаю, как посмотрит
на это Ольхин. Быть может, он эту новую работу у вас предназначил для другого
своего ученика или ученицы.
- Но я привык к вашей манере работать и ею чрезвычайно доволен.
Странно было бы, если бы Ольхин вздумал мне рекомендовать другого
18
стенографа, с которым я, возможно, и не сойдусь. Впрочем, вы сами, может быть, не хотите у меня больше заниматься? В таком случае я, конечно, не настаиваю...
Он был видимо огорчен. Я старалась его успокоить; сказала, что,
вероятно, Ольхин ничего не будет иметь против этой новой работы, но что мне
все же следует его об этом спросить. <...>
<IX>
<...> Наступило воскресенье, 6 ноября. В этот день я собралась поехать
поздравить мою крестную мать с Днем ее ангела. Я не была с нею близка и
посещала ее лишь в торжественные дни. Сегодня у ней предполагалось много
гостей, и я рассчитывала рассеять не покидавшее меня эти дни гнетущее
настроение. Она жила Далеко, у Аларчина моста, и я собралась к ней засветло.
Пока послали за извозчиком, я села поиграть на фортепьяно и, за звуками музыки, не расслышала звонка. Чьи-то мужские шаги привлекли мое внимание, я
оглянулась и, к большому моему удивлению и радости, увидела входившего
Федора Михайловича. Он имел робкий и как бы сконфуженный вид. Я пошла к
нему навстречу.
- Знаете, Анна Григорьевна, что я сделал? - сказал Федор Михайлович,
крепко пожимая мне руку. - Все эти дни я очень скучал, а сегодня с утра
раздумывал, поехать мне к вам или нет? Будет ли это удобно? Не покажется ли
вам и вашей матушке странным столь скорый визит: был в четверг и являюсь в
воскресенье! Решил ни за что не ехать к вам и, как видите, приехал!
- Что вы, Федор Михайлович! Мама и я, мы всегда будем рады вас видеть
у себя!
Несмотря на мои уверения, разговор наш не вязался. Я не могла победить
моего тревожного настроения и только отвечала на вопросы Федора
Михайловича, сама же почти ни о чем не спрашивала. Была и внешняя причина, которая меня смущала. Нашу большую залу, в которой мы теперь сидели, не