Доктор филологических наук кое-как вывернул голову. На Зица и Николаса едва взглянул, Валя его тоже не заинтересовала, зато при виде дочери больной весь заизвивался, даже зарычал. Саша вскрикнула и спряталась за Нику.
— Филипп Борисович, я сниму с вас маску, если вы пообещаете вести себя тихо и не кричать, — громко сказал главврач. — Даёте слово?
Забинтованная голова еле заметно кивнула.
— Ну вот и умничка. Миша, сними. Только пальцы осторожно. И лобный ремень оставь.
Санитар (или охранник?) отстегнул намордник, повесил на изголовье.
— Иди, Миша, побудь в коридоре. Ты нам пока не нужен. Мы будем вести себя хорошо, правда?
Больной сладко улыбнулся, но, едва за Мишей закрылась дверь, отмочил штуку: высунул длинный, очень красный язык и, не сводя глаз с Саши, сделал им несколько змееобразных движений, а потом облизнулся. Зрелище было отвратительное.
Девушка так и зашлась от судорожных рыданий, а Зиц укоризненно сказал:
— Филипп Борисович, вы же обещали!
— А разве я кричу? Я тише воды, ниже травы. Сашенька, доченька, подойди, поцелуй папочку. Желательно взасос.
Голос у больного был едкий, глумливый, но речь вполне связная, отчётливая. Новый взрыв Сашиного плача сопровождался гаденьким дребезжащим смехом папаши.
— Да, с дочерью я вчера здорово ошибся, — рассказал главврач Николасу и Вале. — Сначала я решил, что вспышка агрессии — единократный припадок, временное помрачение сознания. И вызвал девочку. Его жена сказала, он в дочери души не чает. Думал, пациент увидит родного человека, начнёт приходить в себя. Виноват я, очень виноват. Понимаете, больные синдромом Кусоямы невероятно хитры и изобретательны. Морозов прикинулся, что ничего не помнит про Изабеллу Анатольевну. Плакал, просил его отстегнуть. Ну, я и поддался… Вначале вроде бы шло нормально. Они с дочкой обнялись, оба плачут. Но стоило оставить их двоих… Крик, рык, грохот! Едва мы у него девочку вырвали. Ему сейчас все равно — дочь, не дочь. Вся этическая система полетела вверх тормашками…
— Папа на самом деле не такой! — дрожащим голосом выкрикнула Саша. — Он просто болен!
— Конечно. И я обязательно его вылечу. — Зиц подошёл к кровати, наклонился. — Филипп Борисович, ведь вы умный, интеллигентный человек. Взгляните на своё состояние с научной точки зрения. В результате травмы у нас с вами проблемка по части физиологии мозга. Произошёл перекос гормоноснабжения, вы повышенно возбудимы, но зачем же так травмировать Сашу? Ведь она ваша дочь!
Морозов осклабился.
— А кого тут ещё травмировать? Этого мерина переодетого, что ли?
Он дёрнул головой в сторону Вали — та аж руками всплеснула от такого ужасного оскорбления.
Ника же поневоле был впечатлен. Впервые на его памяти кто-то с ходу определил Валино гендерное происхождение.
— Не обращайте внимания, он психически болен, — шепнул Валентине врач. — Филипп Борисович, я ввожу вам внутривенно препарат моей собственной разработки. Он поможет вашему мозгу справиться с последствиями травмы. Всё вернётся на свои места. Но на это понадобится время. Сколько — не знаю. Торопиться опасно — слишком большая нагрузка на сердце, а электрокардиограмма у вас не очень.
— Тю-тю-тю, — сказал на это достоевсковед. — Пойди лучше, *** *******.
Загнул такое, что Ника не решился даже посмотреть в Сашину сторону.
У Зица в кармане запищал телефон.
— Ой, ради Бога, простите! — заизвинялся доктор перед невидимым собеседником. — Совсем из головы вон! Сейчас, сейчас бегу! Одна минута.
Рассоединился, скороговоркой объяснил:
— Меня уже десять минут ждут, совсем забыл. Попробуйте восстановить эмоциональный контакт. Попытка — не пытка. Только ни в коем случае не отстёгивать и близко не подходить. Как бы ни прикидывался, как бы ни упрашивал. Если что — Миша за дверью.
И был таков.
— Ничего, — мрачно заявила Валя. — Если что, я его и без Миши вырублю.
Она хотела показать больному кулак, но Ника удержал запястье уязвлённой помощницы. Надо было и в самом деле попытаться установить контакт с этим монстром. Иначе как найти вторую половину рукописи? И «перстень Порфирия Петровича»!
О том же, кажется, подумала и Саша. Она посмотрела на Фандорина, едва заметно кивнула: мол, попробуйте, на вас вся надежда.
— Хм. Филипп Борисович, моя фамилия Фандорин… Ваша дочь рассказала мне о ситуации в вашей семье. Пора переводить в швейцарскую клинику очередной взнос, двадцать тысяч евро. Там же ваш сын, Илья…
На глазах у Морозова выступили крупные слезы, а одна даже скатилась по щеке.
— Илюша… Илюшечка, сыночек, — растроганно пробормотал больной.
Воодушевлённый такой реакцией, Ника заговорил уверенней:
— Для спасения Илюши эти деньги необходимы. Срочно!
Филипп Борисович горестно вздохнул:
— Но у меня нет денег. Сами видите, добрая вы душа, в каком жалком я состоянии.
— А рукопись Достоевского? Вы где-то спрятали её вторую половину. И «перстень Порфирия Петровича» тоже спрятали. Постарайтесь вспомнить. Это очень, очень важно!
Человек на кровати наморщил лоб, словно пытаясь напрячь мысли.
Напряжённое молчание.
Ника, Саша и Валентина боялись пошевелиться.
Повздыхав, поцокав, Морозов проговорил:
— Как же, как же. Неизвестное творение величайшего Федора Михайловича. Жёлтые странички. Сухие такие, ломкие. Дрянь бумажки. Станешь подтираться — всю задницу обдерёшь… Ой, ой, глазами-то захлопали! Умора!
Он затрясся в приступе злобного хохота, и стало окончательно ясно: мерзавец издевается. Где рукопись, отлично помнит, но говорить не намерен. Наплевать ему теперь и на больного сына, и на былого кумира Достоевского. Да и на деньги тоже. «Сжёг всё, чему поклонялся», вспомнил Ника строки (кажется, тургеневские), процитированные доктором.