С. 125 — Пап, я хочу задать очень важный вопрос. А правда, что мы на свете не один раз живём, а много-много раз? Мне один человек сказал.
Ангелина Фандорина была ученицей шестого класса школы с историко-филологическим уклоном, но мечтала стать не историком и не филологом, а наоборот актрисой. Для этого она занималась в театральном кружке-студии. Начинала с роли Капустки в пьесе «Весёлый урожай», затем была в «Золушке» Третьим Придворным, а со временем ей стали давать настоящие, большие роли, потому что у Гели обнаружились явные способности и, может быть, даже талант.
В мае, перед самыми каникулами, она с большим успехом сыграла Гермиону в инсценировке «Гарри Поттера», и в награду получила право выбрать себе роль в следующем спектакле: студия взялась за трагедию Вильяма Шекспира «Гамлет».
По правде сказать, выбирать было особенно не из чего. «Гамлет» — пьеса, написанная для мальчишек. Женских ролей всего две, и обе второго плана: Офелия, которая довольно быстро сходит с ума и тонет, да королева Гертруда — та вообще возрастная.
Динка Лебедева, главная Гелина соперница по труппе и по жизни, страшно распереживалась — была уверена, что Геля выберет Офелию, потому что в Офелию влюблён принц Гамлет, а его будет играть Виталик Сухарев. (Если коротко про Виталика: других таких мальчиков на свете нет.) Но Геля подумала-подумала и сказала, что будет Гертрудой.
Офелия с Гамлетом только разговаривает, а Гертруда, хоть она пожилая, принцу приходится матерью и вообще женщина так себе, в сцене, где убивают Полония, восклицает: «Ах, Гамлет, сердце рвётся пополам!», а потом обнимает и целует Виталика. То есть Гамлета.
И теперь Геля на каждой репетиции, три раза в неделю, на совершенно законном основании, при всех обнимала Виталика Сухарева, целовала в щеку, и в эту секунду сердце у неё, в самом деле, практически рвалось пополам.
Так продолжалось весь июнь и больше, чем пол-июля, а потом случилась трагедия — настоящая, куда там Шекспиру.
В этот день была генеральная репетиция. Родителей на неё не пустили, зато приехали гости Московского кинофестиваля, настоящие иностранные актёры и актрисы. Их заведующий студией Лев Львович пригласил, потому что он с самим Никитой Михалковым знаком.
Все, конечно, волновались, и Геля тоже. От этого она немножко увлеклась и, кажется, обнимала Гамлета чуть дольше, чем нужно. Подумаешь!
А Виталик, когда за кулисы ушли, вытер щеку, демонстративно так, и громко сказал: «Ты чего, Фандорина? Обслюнявила всего». Все это слышали. И Динка.
В эту секунду сердце у Гели окончательно разорвалось, и, как говорится в русских народных сказках, свет ей стал не мил.
Отошла она в сторонку, в глазах темно, а когда сунулся Олежка Ткач (он Горация играл) и шепнул: «Ладно тебе, не обращай внимания», Геля его отпихнула.
Вдруг кто-то сзади трогает её за плечо и говорит:
— Зря ты так, Ангелина. По-моему, этот мальчик лучше того. К тому же существует версия, что Гораций был из рода фон Дорнов, а значит, он нам родственник.
Это была одна из зарубежных артисток, Геля её в первом ряду видела. Как попала за кулисы, непонятно. Очень красивая брюнетка с короткой стрижкой и огромными зелёными глазами. Одета-с ума сойти, алые ногти чуть не по пять сантиметров, на груди кулон в виде золотой змейки, проглотившей свой хвост. В общем, эффектная женщина.
В другое время Геля смутилась бы. Ну, как минимум, удивилась бы: иностранка, а хорошо по-русски говорит, да ещё фон Дорнов поминает. И потом, в каком смысле «он нам родственник»?
Но сейчас Геля была такая несчастная, что ни смущаться, ни удивляться не могла, а только всхлипнула и сказала, что думала:
— Я жить не хочу.
— Довольно глупое замечание, — пожала плечами странная артистка (все-таки говорила она не совсем чисто, с акцентом). — Не нравится — можно попробовать сызнова. Жизнь — она ведь бесконечная. Как вот эта змейка.
И дотронулась кроваво-красным ногтем до своего кулона…
Впрочем, это отдельная история, которую комкать ни в коем случае нельзя. Расскажем как-нибудь в другой раз.
С. 151 — Зиц-Коровин потянулся за одеждой. «Вы же частный детектив или что-то в этом роде? Я понимаю, вас наняла моя жена».
Как это часто случается с врачами, Марк Донатович женился на собственной пациентке.
Супруга доктора Марина Васильевна страдала редким и весьма любопытным с научной точки зрения заболеванием — так называемыми онейроидными видениями. Люди, подверженные этому удивительному недугу, ведут двойное существование. В повседневной жизни они более или менее адекватны, но кажутся несколько вялыми, заторможенными. Происходит это из-за того, что все их эмоции и духовные силы устремлены в иную, иллюзорную реальность, которая кажется им настоящей. Некоторое время назад в газетах был описан случай слесаря Т., который уверял, что на самом деле он — воин армии Ганнибала, погонщик боевого слона, и движется через Галлию на Рим, причём описывал такие подробности карфагенского быта и вооружения, что историки только диву давались. Для снов или галлюцинаций эти сведения были слишком точны и подробны.
Марина Васильевна уверяла, что в иной реальности она — койя, то есть жена великого инки и главная жрица Храма Луны. Каждый вечер она описывала Марку Донатовичу события, происходящие в городе Куско, где пятьсот лет назад, до испанского завоевания, находилось святилище лунной богини Мама-Килья. Иногда жена с лёгкостью переходила на иное наречие. Специалист по империи инков, послушав магнитофонную запись, сказал, что, судя по ряду признаков, это архаичный вариант языка кечуа.
Этот брак для Зиц-Коровина было совмещением очень полезного с очень приятным.
Во-первых (это если о полезности), доктор аккуратнейше собирал этот уникальный материал, готовясь со временем произвести сенсацию в мире науки. Возможно, даже двух наук — психиатрической и исторической.
Приятность же составляли сами рассказы. О канувшей в Лету «стране Тауантинсуйу» Марина Васильевна рассказывала невероятно увлекательные вещи. Например, о священном храме, куда непосвящённым запрещалось попадать под страхом лютой смерти. Об интригах при дворе великого инки. О светлокожем чужаке, спустившемся в долину с той стороны, откуда восходит солнце. Аномальная и при этом неиссякаемая фантазия супруги порождала такие удивительные истории — заслушаешься. Зиц-Коровин ощущал себя калифом, слух которого еженощно услаждают «дозволенные речи» Шахерезады.