— Наташа, ты жива?
— Вроде да.
Машина дымилась, дверцу заклинило. Лобовое стекло было рассыпано по всей кабине и его аккуратные кусочки лежали на моих коленях. Я смотрела на свои новые немецкие чулочки, все посеченные стеклом.
—Ленка, я чулки порвала.
— Только бы не взорваться,— шептала моя асистентка.
Снаружи дверь вскрывали какие-то военные из ВИЗРУ. Они нас вытащили, посадили в зелёный газик и довезли до поликлиники, где мы узнали почти всё о наших травмах. «Почти» потому что у Ленки кроме ключицы была сломана кисть руки, которая лежала на руле. Но в травмопункте этого не заметили. На маленькую Ленаку оденут гипс только завтра, когда рука опухнет. У меня были поломаны три ребра и спинка носа. Сотрясение, ушиб сердца и слегка порезаны стеклом ноги. Мне гипса не требовалось.
При выходе из поликлиники, в зеркале у гардероба, я увидела своё бледное лицо. Лобовое стекло упало на мой нос и перерубило переносицу. С виду это была очень аккуратная ранка, под которой был сломан нос. Крови не было. Вся красота появилась на следующий день. Лицо опухло, особенно нос. И под глазами появились два синяка.
На работе администрация открыто злорадствовала: нечего в рабочее время на машине кататься! Были выдвинуты самодельные теории о бешеной скорости, незнании правил и откровенном пофигизме во время работы. «Вот, вместо того, чтобы давать метраж … », а директор мультмастерской был просто взбешён. Ведь авария случилась во время рабочего дня. Это, оказывается, называлась «производственная травма» и за неё снимали премии. Никакого сочувствия, благожелательности и помощи.
От госпитализации я отказалась: двухлетний сынок и производство фильма исключали такое лечение.
На третий день я потащилась в поликлинику фиксировать травмы для разбирательств в суде. Вид у меня был страшный. Даже очки не закрывали ужасных синяков, а уж про нос и говорить нечего.
С трудом выдержав посещение травматологического кабинета, я заплетающимся шагом потащилась домой. Дорога была короткой, но давалась мне с трудом. Отдыхая, остановилась у дерева, ухватилась за его ствол обеими руками, чтобы не упасть. Я стояла и плакала не от боли, а от, недоброго отношения в творческой мастерской, где я работала, об отсутствии поддержки или хотя бы простого человеческого сочувствия. Режиссёры стояли в очереди на постановку фильма. Все фильмы были строго запланированы, а я срывала график. Человеческий фактор здесь отсутствовал.
Не знаю, как со стороны выглядело моё стояние возле этого клёна, но можно догадаться. Потому что ко мне подошёл синевато-багрового цвета человек в пиджаке без пуговиц и башмаках но босую ногу без шнурков. Он ласково положил свою грязную ладонь на моё плечо в светлом немецком плаще и очень доброжелательно произнёс:
— Держись, старуха. Счас принесу.
И мне ещё никогда в жизни так не светило солнце!
БЕРЕТОЧКА
БЕРЕТОЧКА
Вот есть у художников такая страсть: как-то повыделяться среди прочего народа чем-то особенным – волосами длинными и нечёсаными, если не усами, как у Дали, то просто небрежной небритостью. В одежде тоже могли проявляться причуды. У Володи такой причудой был берет. Чешский, свалянный из кроличьей шерсти, купленный по знакомству, иссиня-черного цвета. Володя был, балагуром и шутником, а свою беретку носил очень элегантно, покоряя дам всякого возраста.
Кстати, о возрасте. Время шло, старел Володя и беретка тоже старела. Она выцвела, вылиняла и потеряла форму, но расставаться с ней хозяину не хотелось – такой в магазине было не найти, да и вообще, стала она будто частью человека, знала про Володю все – его праздники, друзей, вдохновение и огорчения.
Старый метранпаж Василий посоветовал покрасить беретку разведенной типографской краской. Так как краска почти не смывалась с рук, то могла бы стать отличным решением в подновлении берета!
Володя старательно сварил в кастрюле свой любимый головной убор, потом долго сушил его распяленным на большой тарелке. Следующей заботой было вычистить кастрюлю от черной краски и привести в порядок руки, которые стали, как у кочегара с большим рабочим стажем. То и другое восстановлению поддавалось очень трудно. В кастрюле варить щи было страшно, а руки стали «как раньше» только через неделю.