Долго лежал Торкват, обливаясь слезами. Вдруг далекое, чуть слышное пение привело его в себя. Он вздрогнул и приподнялся... прислушался... Пение звучало яснее... То была грустная мелодия, печальный напев, стройно раздававшийся во мраке могильной тишины. Целый хор пел вполголоса. Торкват различил вдали, в том направлении, откуда неслось пение, светлую точку, будто далекий свет. Наконец ему удалось расслышать слова похоронного пения: христиане молились о упокоении души усопшей и о вечном блаженстве, ожидающем праведников.
«Слова эти не для меня, — подумал Торкват, и снова горячие слезы ручьем потекли по его лицу. — Никогда я не буду достоин их! Я отверженный», — сказал он и упал на колени.
А свет становился все ярче и вдруг озарил стены галереи. Вдали показалась процессия; впереди шли девушки в белых платьях с лампами в руках; за ними четыре человека несли кого-то, покрытого белым покрывалом. Парфений, молодой, только что посвященный дьякон, нес кадило, из которого клубами летели вверх облака прозрачного фимиама. За дьяконом шло множество священников и, наконец, сам епископ, поддерживаемый двумя дьяконами. Диоген и его два сына, охваченные скорбью, тихо шли за епископом, а за ними густая толпа христиан разного возраста замыкала это торжественное шествие Каждый из христиан держал в руках лампу или факел, так что лица были освещены, и Торкват мог узнать многих близко ему знакомых и среди них Себастьяна.
— Это не для меня, не для меня, — сказал Торкват и повторил с глухой скорбью, — изменник! я проклят! . — Он упал на колени, склонил лицо, моля Бога отпустить ему его страшное прегрешение, его преступление.. Наконец, собрав все силы, Торкват встал и, шатаясь, пошел по галерее к тому месту, откуда еще мерцал свет Он увидел, что на полу, на камнях лежало тело молодой девушки, одетой в белое платье, с белым венком на голове. Хор продолжал петь молитвы Епископ и священники окружили мертвую; кадила дымились и наполняли фимиамом своды небольшой часовни. Христиане стояли безмолвно; многие молились на коленях, другие горько плакали. Наконец, тело подняли и опустили в приготовленную для него под аркой могилу. Торкват подошел к близ стоящему христианину и дрожащим от волнения голосом спросил: «Кого хоронят?»
— Не хороним, а полагаем, — ответил ему христианин, — блаженную Цецилию, которая нынче утром была схвачена в катакомбах солдатами и замучена на допросе.
— Я убил ее! — закричал Торкват таким страшным голосом, что толпа христиан в ужасе расступилась перед ним и невольно попятилась от него, как от зачумленного. Но он не заметил ни ужаса, ни волнения окружающих; он был подавлен собственными, терзавшими его чувствами. Шатаясь как пьяный, Торкват пошел прямо к епископу и упал к его ногам.
— Я согрешил, — сказал он после долгого молчания, — я согрешил и недостоин лежать у ног твоих, недостоин называться твоим сыном.
Епископ поднял его и сказал:
— Кто бы ты ни был, приди в дом Отца нашего! Благослови имя Его, моли Его простить тебе твои прегрешения. Мы будем молиться с тобою и за тебя. Раскаяние есть путь ко спасению.
Услышав эти слова, христиане победили волновавшие их чувства негодования и отвращения. Они нашли в себе силу, во имя любви к ближнему, завещанной Спасителем, простить Торквата, и подошли к нему, изъявляя участие и даже радость, что заблудшая овца возвратилась в стадо. Они окружили его; видя это, он почувствовал еще более сильные угрызения совести. Епископ поручил Торквата Диогену и его сыновьям, которые должны были укрыть его у себя от преследований Фульвия и Корвина. Он был записан между кающимися, и ему предстояло покаянием и молитвою искупить тяжкий грех, великое совершенное им зло.
Себастьян присутствовал при погребении Цецилии не только потому, что желал отдать ей последний долг, но и потому еще, что ему надлежало предупредить епископа Маркелла о грозившей опасности. Жизнь епископа была столь дорога христианской общине, что лишиться его в эту минуту гонений было бы страшнейшим бедствием. Торкват подробно рассказал, что привел Фульвия в церковь во время обедни, что в результате Фульвий запомнил Маркелла и, разумеется, задержит его тотчас, где бы ни встретил. Необходимо было укрыть епископа, и Себастьян предложил смелое, но почти верное средство спасти его. Он советовал ему поселиться у одной христианки, жившей непостредственно во дворце цезарей. Было совершенно ясно, что никто не подумает искать христианского епископа под кровлей злейшего их гонителя, цезаря-язычника. Там жила Ирина, знатная римская матрона, муж которой занимал некогда важное место при дворе. Презирая все опасности, она с радостью предлагала епископу свои комнаты. Маркелл в тот же день поселился у Ирины. На другой день рано утром Себастьян пошел к Панкратию.