Ганс Ларсон, математик из Стокгольма и специалист по односторонним функциям, каждый день при встрече долго тряс ей руку и шутил:
«Дорогая Ада, вы сегодня стали еще прекрасней, чем вчера, как вы это делаете? Поделитесь секретом».
Бессовестный старик ловеласничал, словно ему не семьдесят, а семнадцать. И она тоже хороша — улыбалась его шуткам, словно девочка, а не шестидесятипятилетняя дама. И ничего, пока была в Югославии, все казалось нормальным, а вернулась в Ленинград — становится стыдно, когда вспоминаешь. Хотя… приятно.
Лекции студентам они читали по-английски, а между собой говорили по-немецки, потому что оба — и профессор Муромцева, и профессор Ларсон — знали его намного лучше английского. Сколько же всего они обсудили в тихие часы отдыха! Почти каждый вечер вдвоем гуляли по городу — сидели в кафе, бродили по парку. А ведь во время собеседования перед отъездом в Белград ее несколько раз инструктировали — объясняли, что не следует уделять много времени приватным беседам с иностранцами.
«Вы можете беседовать с милейшим человеком и даже не заподозрите в нем сотрудника спецслужб. А он тем временем очень ловко сумеет выведать у вас нужную ему информацию. Какую? Да такую, о которой вы сами не подозреваете. Вы ведь читаете газеты, знаете, сколько провокаций постоянно устраивается против советских людей».
Ада Эрнестовна в ответ на это невнятно помычала — ей стыдно было признаться, что газет она практически никогда не читает, разве что просматривает программу телепередач.
В Белграде профессор Муромцева поначалу добросовестно старалась соблюдать данные ей инструкции, потом плюнула и решила, что если Ганс Ларсон сотрудник ЦРУ, то в этой организации работают милейшие люди. Никаких провокационных вопросов он ей не задавал, во время прогулок по большей части декламировал Гете, рассказывал что-нибудь о своей работе или о покойной жене. Почему же она на старости лет должна была отказать себе в таком приятном общении?
Конечно, в КГБ об этих идиллических прогулках знают, это еще одна причина, по которой ее не выпустят. Но как жаль! Так хотелось бы послушать чужие доклады, рассказать о своих исследованиях и еще… хотелось бы опять увидеть Ганса. Только лучше не мечтать — сейчас промурыжат два часа в очереди, а потом вежливо отправят взашей.
Заранее жалея о времени, потраченном на поездку в Большой дом, Ада Эрнестовна вошла в знакомое здание, и была приятно удивлена, когда ее пригласили в кабинет всего лишь на десять минут позже назначенного ей часа — перед поездкой в Югославию ожидать приема пришлось около двух часов.
Подтянутый мужчина приятной внешности вежливо указал на стул, делая вид, что поглощен чтением ее личного дела. Разумеется, он давно уже изучил всю папочку сверху донизу, но сейчас начнет ковырять и выспрашивать детали — словно что-то в прочитанном ему вдруг стало непонятно. Ада Эрнестовна была не в претензии — что делать, если у человека такая работа. Не всем же заниматься наукой, кто-то должен и о безопасности страны позаботиться. Она спокойно ждала стандартных вопросов, но человек внезапно отложил ее личное дело и вполне серьезно спросил:
— Скажите мне честно, Ада Эрнестовна, где лучше — здесь у нас или в Югославии?
Вопрос только на первый взгляд кажется простым, а чтобы на него ответить, нужно еще десять раз подумать. И профессор Муромцева постаралась не очень кисло улыбнуться.
— Говорят, под каждой крышей свои мыши, — дипломатично ответила она, — но Родина есть Родина, и ничто ее не заменит.
Движением, вошедшим у него, по-видимому, в привычку, КГБэшник пригладил рукой волосы, чуть прищурился и добродушно улыбнулся:
— Ладно вам, ведь ежику понятно, что жизнь здесь и там не сравнишь. Комфорт, свобода. Многие из-за этого тянутся в сторону Запада.
— Молодой человек, — сухо возразила Ада Эрнестовна, которая решила, что ей нечего бояться, потому что все равно не пустят, — не надо мне задавать провокационных вопросов. Я родилась в России, всю жизнь прожила в Ленинграде, у меня муж погиб за Советский Союз. Другой Родины мне не надо, но то, что у нас здесь полно недостатков, это тоже, как вы выразились, ежику понятно.
Мужчина неожиданно стал серьезным.
— Да, конечно, вы правы, недостатки есть. Как и везде, впрочем. Но вот скажите, Ада Эрнестовна, раз вы так преданны своей стране, то почему в свое время отказались работать в органах безопасности? Ведь в то время нам позарез нужны были специалисты вашего уровня.
Что ж, этот вопрос ей задавали не раз, и текст у Ады Эрнестовны уже почти что отлетал от зубов.