По официальным данным, в канун мятежа крепость насчитывала около 27 тысяч человек рядового и командно-политического состава. Из них — 1650 членов и кандидатов в члены партии, среди гражданского населения — около 600 партийцев. Правда большинство коммунистов со стажем всего лишь несколько месяцев. И приняты они были наспех, во время очередной кампании — «партийной недели» в сентябре 1920 года.
Больше половины рядового состава в крепости — вчерашние крестьяне. Ясно, что всеми помыслами они еще там, в деревне, на крестьянских дворах, разоренных, обездоленных войной и беспощадностью продразверстки. Письма в Кронштадт из родных краев: псковских, вологодских и новгородских деревень, — шли одно тревожнее другого. Продразверстка вычистила амбары. Тысячи крестьян — их отцов, матерей — отправлялись на юг, в города, страшась голодной смерти. Наступал двадцать первый год, самый страшный в истории России, голодом выкосивший миллионы людей. Где же выход? Кто придет на помощь? Кто виноват? Организаторы мятежа убеждали: виноваты большевики, Москва, Ленин.
При политическом отделе Балтийского флота имелось бюро жалоб, куда поступали письма от рядовых матросов. Число их все увеличивалось, а содержание каждого из писем почти слово в слово повторялось.
Рядовой артиллерист с форта «Риф» родом из Новоржевского уезда Псковской губернии 14 февраля 1921 года писал: «…У моей семьи, состоявшей из отца 60 лет и матери 60 лет, сестры 20 лет, брата 16 лет (нетрудоспособного) и еще брата 13 лет реквизирован хлеб сверх разверстки, так как назначенная разверстка в октябре месяце была моей семьей выполнена полностью, и эта последняя реквизиция в январе месяце была, по моему мнению, незаконной».
Недовольство продразверсткой среди матросов становилось всеобщим. Это видно из донесений политических отделов Балтфлота: «Волнующие вопросы: неправильная разверстка хлеба на местах, необеспеченность семей, недостаток обуви и т. д.».
В этой напряженной ситуации, когда нервы матросов были на пределе, политический отдел Балтфлота просвещал «темную массу» лекциями беспечно-широкой проблематики: «Происхождение человека», «Каменный век», «Греческая скульптура», «Нравы и быт жителей Австрии» (надо сказать, что Австрия почему-то особенно привлекала внимание политотдела — подобных тем несколько) и т. д.
Накануне восстания в сводке политотдела сообщалось: «В гарнизонном клубе работали: класс пения, 3 класса рояля, класс сольфеджио и художественный кружок — присутствовало 80 учеников».
В гарнизонном клубе, где 25 февраля исполняли хоралы, играли на рояле восемьдесят матросов, через три дня будет заседать Временный революционный комитет — руководящий орган мятежа.
Положение осложнялось и тем, что командующий Балтфлотом Федор Федорович Раскольников в эту тревожную зиму 1920/21 года был поглощен дискуссией о профсоюзах, в которой он выступал на стороне Л. Д. Троцкого.
По словам Ленина, эта дискуссия была «непростительной роскошью» для партии в условиях разрухи, голода, экономической катастрофы. Тем более трудно объяснить повышенное внимание к профсоюзным проблемам у военного человека — командующего флотом. В газете «Красный Балтийский флот» за январь — февраль не было опубликовано ни одного материала дискуссии о профсоюзах, в котором бы вопрос излагался в ленинской интерпретации. Газета прославляла своего командующего, публиковала репортажи — идиллические картинки о жизни матросов.
Позиция Троцкого и Раскольникова не находила поддержки в Петрограде и Кронштадте. На партийной конференции моряков-балтийцев, открывшейся в феврале, Раскольников не был избран даже в президиум. В резолюции Петроградского губкома осуждались «действия группы товарищей во главе с Раскольниковым и Гессеном», они были призваны «к порядку».
Несмотря на это, в Москву ушла телеграмма за подписью и Раскольникова о том, что будто личный состав Балтфлота стоит на стороне Троцкого, Бухарина… Узнав об этом, партийцы вновь резко осудили позицию Раскольникова.
За месяц до мятежа Раскольников покинул Балтийский флот. Что говорить, это была печальная страница в его биографии. Свое участие в дискуссии о профсоюзах он назовет ошибкой. Думается, что Раскольников в этом вопросе не был самостоятелен. Его жена, Лариса Рейснер, талантливый литератор, женщина активная и властная, боготворила Троцкого как «вождя» и писателя. Безусловно, это влияло на Раскольникова, сказалось на его образе действий. Что только не сделаешь ради любви: так, одно время политотдел Балтфлота возглавлял тесть Раскольникова профессор М. А. Рейснер — человек, далекий от морской жизни. Матросы не приняли комиссара-профессора, и его вскоре пришлось отстранить.
Словом, как говорится в современных исследованиях, «значительная доля ответственности за то, что оно (восстание. — И. Ж.) произошло в Кронштадте, на Балтийском флоте, лежала на командующем, политическом аппарате, моряках-коммунистах».
Партийная дисциплина резко падала. Выход из рядов партии стал обычным явлением. Политработа не давала результатов. В феврале партбилеты сдавали уже пачками.
В первую очередь мятеж ударил по большевикам, начался террор и репрессии. В трюм линкора «Петропавловск» бросили 150 арестованных коммунистов, «Севастополя» — 60. Триста партийцев было отправлено в кронштадтскую следственную тюрьму.
Как показала перерегистрация Кронштадтской организации РКП (б) после мятежа, 135 членов партии перешли на нелегальное положение и вели подпольную работу. Не удалось сломить и брошенных в следственную тюрьму, в одной из общих камер узники организовали выпуск газеты, которая энергично разъясняла смысл кронштадтских событий. Несмотря на жестокие угрозы, репрессии, коммунисты, рискуя жизнью, общались с обманутыми моряками, а позднее, уже во время штурма, даже установили связь с наступавшей на Кронштадт 7-й армией.
В ответ на арест коммунистов в Кронштадте «Известия ВЦИК» 5 марта сообщили об аресте в Петрограде в качестве заложников взрослых членов семей генералов и офицеров, активно участвовавших в восстании. Заложниками объявлялись и арестованные подозрительные личности.
В распоряжении повстанцев оказалась первоклассная крепость — ключ к Петрограду с моря и база Балтийского флота, несколько боевых линкоров, 140 орудий, свыше 100 пулеметов. Руководители мятежников, рассчитывая на внешнюю помощь, планировали нанести удар по Петрограду.
Четвертого марта Петроградский Совет обратился с письмом «К обманутым кронштадтцам». В нем он предупреждал рядовых участников мятежа об участи, которая ждет их, если они немедленно же не порвут со своими главарями:
«Все эти генералы Козловские и Бурксеры, все эти негодяи Петриченки и Турины в последнюю минуту, конечно, убегут в Финляндию. А вы, обманутые моряки и красноармейцы, куда денетесь вы?»
На следующий день мятежному Кронштадту был предъявлен ультиматум: в двадцать четыре часа сдаться, сложить оружие и выдать зачинщиков. Одновременно ему было сообщено, что отдан приказ подготовить все для разгрома мятежа вооруженной силой. Выполнение приказа было возложено на назначенного командующим Седьмой армией Михаила Николаевича Тухачевского.
Ультиматум не возымел действия.
Утром восьмого марта в Москве начал свою работу Десятый съезд партии. Съезд открылся в тот самый день, когда наши части сделали первую попытку овладеть мятежным Кронштадтом. Последнее его заседание состоялось в канун решающего штурма.
Выступая в день открытия съезда с отчетом о политической деятельности Центрального Комитета партии, Ленин выразил надежду, что восстание в Кронштадте «будет ликвидировано в ближайшие дни, если не в ближайшие часы». Эта надежда не оправдалась. Пользуясь туманом и метелью, наши части, слабые и немногочисленные, подползли по льду к самым стенам Кронштадта, но были обнаружены прожекторами противника, который открыл сильный огонь. Несмотря на это, наступавшие ворвались в город, но были быстро оттеснены.
Победа над мятежной крепостью требовала иных средств.
Вскоре после съезда Ленин писал в одном из писем: