«Съезд Коммунистической партии отнял у меня так много времени и сил, что я теперь очень устал и болен».
Помимо Кронштадта, контрреволюционные мятежи полыхали в ряде других мест. Делегация Сибири и Дальнего Востока ехала на партийный съезд вся вооруженная, готовая пробиваться с боем через широкую полосу восстаний — от Омска до Урала. Чистая случайность, что делегатам-дальневосточникам удалось проскочить Омск. Поезд еще не дошел до Урала, когда Ленину пришло сообщение, что все Прииртышье охвачено крестьянским восстанием. Путь из Сибири на Москву перекрыт повстанческими войсками.
Даже после всего пережитого и перевиденного в годы гражданской войны потрясала жестокость расправ, учиняемых над коммунистами. Захватив коммуниста, восставшие выпускали ему кишки, набивали живот соломой и бросали умирать мучительнейшей смертью, называя это «начинить коммуниста разверсткой».
У Ленина возникает мысль: послать в Кронштадт делегатов съезда, как политических бойцов. Десятого марта В. И. Ленин пишет записку И. В. Сталину и Л. Б. Каменеву:
«Сейчас говорил с Зиновьевым. Говорит: посылать стоит либо рядовых боевиков (выделено В. И. Лениным. — И. Ж.), кои вольются в части, либо единицы вроде Ворошилова (если его можно дать), который будет очень полезен. Иного-де типа людей посылать не стоит, ибо обычный делегат будет ни к чему».
Президиум X съезда дал указание ряду губкомов об экстренной мобилизации руководящих работников на местах в помощь Петроградскому комитету обороны.
Десятого же марта вопрос о мятеже обсуждался на закрытом заседании съезда. Участница этого заседания старая большевичка Т. Ф. Людвинская рассказывала:
«В. И. Ленин предложил ничего не стенографировать и не записывать.
— Спрячьте блокноты и карандаши, — сказал он.
Делегаты с глубоким волнением и пониманием серьезности обстановки восприняли эти слова. Неожиданно выступил Троцкий и потребовал стенографировать все «для истории». Он дал ложную характеристику кронштадтского восстания, назвав его массовым движением, имеющим якобы глубокие корни в народе, и заявил:
— Кукушка уже прокуковала 12-й час Советской власти.
Негодование охватило всех. Раздались возгласы возмущения. И тут прозвучал твердый голос В. И. Ленина:
— История не забудет всего, что было и будет сделано для пользы революции, но она не простит нам, если мы не оценим должным образом серьезности положения и будем думать не о том, как отстоять революцию. Надо действовать, — решительно сказал он».
Благодаря мерам, срочно принятым партией, в части 7-й армии влилось 2758 членов РКП (б).
После сообщения Ленина о тяжелом положении в Кронштадте и призыва направить часть делегатов съезда для усиления наших частей, приступающих к ликвидации кронштадтского мятежа, и Фадеев и Конев подали записки в президиум о том, что готовы добровольно ехать в Кронштадт…
Там, в Петрограде, делегатов съезда распределили на два направления: часть на ораниенбаумское, а часть на сестрорецкое. Фадеев попал в пехоту, Конев — в артиллерию на сестрорецком направлении. Рядовыми бойцами.
Прибывшие к Кронштадту партийные делегаты во главе с К. Е. Ворошиловым (их было 396 человек) обратились к мятежным кронштадтцам с письмом:
«Что будет, если черное дело, на которое вас толкнули, одержит верх?..
Десять шкур спустят прежние хозяева с рабочих и крестьян, если вернутся… И тогда, очнувшись, протрезвев, вы поймете, что были орудием врагов народных, а дети ваши и те из вас, кто останется жив, будут с проклятием вспоминать про кронштадтцев, убивших рабоче-крестьянскую республику. И тогда в истории будет написано:
«Первого марта 1921 года одураченные кронштадтцы, подойдя вплотную к возможности строить новую жизнь, вместо этого пошли против Советской власти и тем самым проложили дорогу белогвардейцам».
Но этого не будет! Вы должны одуматься!»
Увы, они не одумались и на этот раз…
В это время, выступая перед делегатами съезда, Ленин призывал их не поддаваться панике, не преувеличивать опасности, хотя она и велика.
Не только вооруженные восстания терзали страну. «Всемирный синдикат прессы», сообщал Ленин, поднял против большевиков и Советской России «неслыханно нервную, истерическую кампанию». Опять же — это не повод для паники. Ни в коем случае. Во всем этом потоке «информации» нет достоверных фактов, нет правды, а одни лишь фантастические измышления, до смешного глупые слухи, легенды, тупая ненависть и ложь.
Ленин был всегда до конца откровенным с товарищами по партии. Таким Владимир Ильич предстал и на этом съезде. Он счел полезным и необходимым ознакомить делегатов со всей той ложной, недобросовестной информацией, что печатали буржуазные газеты. Сообщения о подобных публикациях были переданы — и это очень важно подчеркнуть! — по специальным каналам — от советских послов, представителей нашего правительства, находившихся в то время за рубежом. В общем-то, этот случай «из сегодняшнего далека» выглядит даже выходящим за рамки «дозволенности», необычным в партийной практике. При Сталине и много лет после Сталина специнформация не только исключалась из широкого партийного общения, но была строго засекречена, запрещена, любой выход ее «в массы» считался преступным делом и влек за собой наказание.
Из всех запретных зон — эта была под номером один. Тем более если в передаваемых сообщениях, справках и сводках речь шла о предвзятых оценках партийных лидеров страны, их высказываний и действий. Однако Ленина как раз это менее всего пугало. Он был твердо убежден в том, что никакая клевета не страшна, если у члена партии и у самой партии имеется реальный авторитет в народе. Нет сомнения в том, что этим сообщением, выставляя на позор ложь и клевету западной прессы, Ленин хотел и снять момент тревоги, скованности у части делегатов, дать им в руки аргументы против вражеских выпадов, другими словами, дать полную, без купюр картину сложившейся политической ситуации.
«Я вчера получил, по соглашению с тов. Чичериным, — начал Ленин, — сводку по этому вопросу и думаю, что заслушать ее будет всем полезно. Это — сводка по вопросу о кампании лжи по поводу внутреннего положения России. Никогда, — пишет товарищ, подводящий сводку, — ни в какое время не было в западноевропейской печати такой вакханалии лжи и такого массовою производства фантастических измышлений о Советской России, как за последние две недели. С начала марта ежедневно вся западноевропейская печать публикует целые потоки фантастических известий о восстаниях в России, о победе контрреволюции, о бегстве Ленина и Троцкого в Крым, о белом флаге на Кремле, о потоках крови на улицах Петрограда и Москвы, о баррикадах там же, о густых толпах рабочих, спускающихся с холмов на Москву для свержения Советской власти, о переходе Буденного на сторону бунтовщиков, о победе контрреволюции в целом ряде русских городов, причем фигурирует то один, то другой город, и в общем было перечислено чуть ли не большинство губернских городов России. Универсальность и планомерность этой кампании показывает, что в этом проявляется какой-то широко задуманный план всех руководящих правительств».
Какой же вывод сделал Ленин, зачитав эти и другие сообщения? Он сказал, что подобными действиями «буржуазная пресса подорвала к себе доверие полностью». А потом и совсем неожиданное, казалось бы, суждение: «…вся эта информация международной прессы» еще раз показывает, по его мнению, не только то, «до какой степени мы врагами окружены», но — и это главное — «до какой степени эти враги по сравнению с прошлым годом обессилены». Надо же так сказать: враги «обессилены». И это говорится в тот час, когда Кронштадт еще не взят. Откуда же такая уверенность? Это уверенность человека, нашедшего выход к возрождению страны, к нормальной человеческой жизни. Потому-то любые вражеские попытки сломать, погубить Советскую Россию обречены на провал. «Мы знаем, что им это не удастся», — на такой бодрой, здоровой ноте завершил Ленин информационную беседу для делегатов.