Фадеев — непокорный своенравный человек. Схематизм, ходульность, поверхностная злободневность в искусстве его враги. Для того чтобы сокрушить их, Фадеев пишет статью «Долой Шиллера!». Цитаты из Маркса, Энгельса в защиту метода Шекспира, с характеристиками героев Шиллера всего лишь как рупоров идей… Цитаты подобраны не совсем верно. Но если серьезно разобраться, Шиллер здесь ни при чем. Фадеев на «эзоповском» языке наступает на современные условные и декларативные формы литературы. Это почувствовал в то время известный эпический поэт Дмитрий Петровский, один из соратников Маяковского. В статье «За Шиллера. По поводу статьи тов. Фадеева «Долой Шиллера!» он писал:
«Прекрасным образцом жизненности шиллеровских традиций является самый крупный художник нашего времени Владимир Маяковский.
И, делая выпад против Шиллера, Фадеев больше всего… подкапывается именно под Маяковского, который в последнюю минуту литературной жизни делает как раз героический литературный поступок в шиллеровском (по-современному) плане — «Баня».
Остановившись именно на явлении творчества Маяковского, и приходится не согласиться с основной установкой Фадеева: «Долой Шиллера!»
Но зато наличие строгого отношения к себе, явное из статьи Фадеева, показывает, что подо льдом его мотивировок течет горячая кровь строгого к себе и ко времени художника».
Труднее всего представить Маяковского в состоянии покоя, в кругу застывших мнений. Еще вчера он говорил: «Наш сегодняшний Толстой — газета». А спустя какое-то время на вечере «Левее Лефа» в любимом Политехническом музее поэт провозгласил: «Я амнистирую Рембрандта», «Я говорю — нужна песня, поэма, а не только газета», «Не всякий мальчик, щелкающий фотоаппаратом, — лефовец».
«Я амнистирую Рембрандта» — эта формула в устах Маяковского всколыхнула в то время литературную общественность. Маяковский ставил свои произведения в общий художественный ряд, где одним из первых опять же был фадеевский роман. «Разгром» Фадеева для нас важнее записок фактовички Дункан…» — заявлял Маяковский. Тогда только что вышла и пользовалась спросом книга воспоминаний А. Дункан «Моя жизнь». Социальное достоинство этих мемуаров Маяковский ставил невысоко. Поэтому приводит в пример «Разгром» — роман, написанный не методом «фактовиков», не на документальной основе и все же несущий в себе научный, политический анализ, как скажет поэт.
3 февраля 1930 года Маяковский уже написал заявление о вступлении в РАПП — Российскую ассоциацию пролетарских писателей: «Считаю, что все активные лефовцы должны сделать такой же вывод, продиктованный всей нашей предыдущей работой», — так заканчивалось его- заявление.
В то время РАПП насчитывала свыше пяти тысяч членов. Самая крупная литературная организация. Однако качественный состав пролетарской литературной ассоциации был в целом невысок, в сущности, значительная часть ее членов — это бойкие журналисты, рабочие корреспонденты — ударники в литературе, как их называли, авторы газетных очерков, гордившиеся больше своим социальным первородством, чем талантами.
Массовостью своей организации гордился и Фадеев. Он видел в этом не только факт ее демократичности, но и свидетельство преданности литераторов идеям социализма. Более того, одно время считал, что именно пролетарские писатели, стоит им только поработать над собой, в будущем смогут создать реальную историю социалистической литературы. Фадеев искренне огорчался, что подлинная литература создается в основном за пределами ассоциации, такими художниками, как Алексей Толстой, Леонид Леонов, Всеволод Иванов, Сергеев-Ценский, Михаил Пришвин и другие. В то же время через журнал «На литературном посту» — орган РАПП — анализ творчества ведущих писателей, не вошедших в эту пролетарскую литературную ассоциацию, велся с невероятной предвзятостью, с сокрушительными политическими обвинениями. Собственно, даже анализом этого нельзя было назвать. Для многих напостовцев ведущие писатели были мишенью, а их творчество рассматривалось как цель противника. Особенно усердствовал Леопольд Авербах — генеральный секретарь ассоциации, ответственный редактор журнала. О лучших художниках он говорил во множественном числе, как явлениях нарицательных, требующих осуждения. Фадеев никогда не писал в подобном тоне, но входил в руководящее ядро РАПП, несколько лет был в дружбе с Авербахом, одобрительно отзывался о его «политически остром уме», не раз защищал своим авторитетом зарвавшегося лидера от справедливых оценок Александра Серафимовича и Федора Панферова.
Друзей «по аппарату» не выбирают. Фадеев и Авербах встретились в РАПП не как литераторы, а как функционеры, назначенные на свои должности ЦК ВКП(б). Но то, что люди, подобные Авербаху, сопровождали Фадеева, приносило ему вред, повергая его во всевозможные литературные акции полулитературного характера. Стоило Фадееву увидеть корыстные интересы людей, подобных Авербаху, порвать с ними, как ему становилось ясно, что вся их деятельность не имела никакой литературной ценности.
Что еще отделяло Фадеева от таких людей, так это умение говорить своим голосом, не подделываться под «хоровое» пение и не бояться оказаться лицом к лицу с правдой. Так было после Первого съезда советских писателей, так было после роспуска РАПП (1932 г.). Именно в эти периоды переосмысления своего пути, глубоких переживаний и предчувствий он становился вновь писателем, человеком своей неповторимой творческой судьбы…
В пролетарскую литературную организацию Маяковский был принят единогласно, и, так как эта процедура проходила в том же помещении клуба федерации, где была развернута его выставка «20 лет работы», то он привел на нее своих новых товарищей — Фадеева, Суркова и Ставского — и прошел с ними по всем стендам.
Современники поэта свидетельствуют: почти за три года до этого, в октябре 1927 года, щит с книгами Маяковского стоял в ряду писателей-«попутчиков» на выставке советской литературы, устроенной тогда к десятилетию Октября в доме Герцена на Тверском бульваре, 23. Против «щита» Маяковского размещались на витрине книги пролетарских писателей. Маяковский пришел на выставку. Разгневанный, он взял щит со своими книгами и поставил его в ряд с витриной пролетарских писателей. Устроители выставки заметили перестановку, но ничего не посмели сказать… «20 лет работы» также была выставкой пролетарского, а точнее советского писателя, каким и был поэт с первых дней Октября.
«Литературная газета» сообщила, что «выставка «20 лет работы» Маяковского, намеченная к закрытию 15 февраля, продлена еще на неделю. В день предполагаемого закрытия выставки в клубе писателей состоялся вечер, посвященный Маяковскому, привлекший много почитателей поэта. Помещение клуба не могло поместить всех желающих попасть на вечер».
Собравшиеся вынесли резолюцию: «Просить о присвоении В. В. Маяковскому звания заслуженного поэта республики».
В то время Маяковский был болен. Почти не мог говорить, а потерять голос было для него все равно что перестать писать.
Фадеев говорил: «Это хорошо, что к нам приходит Маяковский, все творчество которого и деятельность за годы революции политически нам близки».
Он же говорил, что спор по творческим вопросам будет продолжаться. Но точно так же был настроен и Маяковский, не собираясь менять свой творческий метод «агитатора, горлана, главаря» — кровный, завоеванный. И о том внятно, сильно говорил. Прежде всего в поэме «Во весь голос».
В те дни, в канун гибели поэта, Илья Сельвинский встретил Фадеева и спросил его:
— Что вы думаете делать с Маяковским дальше?
— А что с ним делать? — удивился Фадеев.
— Да ведь он ради РАПП порвал с самыми лучшими своими друзьями… А теперь что же? Группа поэтов организовалась, а его там нет. Одиночество все-таки.
— Ну, это на первых порах неизбежно! — сказал Фадеев. — А Маяковскому ничего не будет. Плечи у него широкие.
В том самом номере «Литературной газеты», где говорится о вступлении Маяковского в РАПП, Фадеев публикует под рубрикой «Трибуна писателя» заметку «Об одной хулиганской выходке». Это критический отзыв на поэтическую подборку популярного поэта Иосифа Уткина, в особенности стихотворения, громившего писателя Артема Веселого.