«Полиотдельная свадьба» Безыменского. Деревня лубочная, литературная, люди немножко дурачки. Тон обиден, в котором воспевает. «Веселит, а мне не весело». Длинно, многословно, фальшиво, барабанно. Среди множества строк мелькнет одна-две хороших. Поэму будут хвалить, выпускать 100-тысячным тиражом, все это, может быть, и нужно, но не так уж и нужно: дело теперь не в том, чтобы поощрять обращение к актуальной тематике, а чтобы разрабатывать ее по-настоящему».
Толчком к работе над «Страной Муравией» стала речь А. Фадеева на I Всесоюзном съезде советских писателей, в которой он сослался на один эпизод из «Брусков» Панферова о середняке Никите Гурьянове, отказавшемся идти в колхоз и поехавшем на телеге по всей стране искать, где нет ни индустриализации, ни коллективизации. Фадеев сказал: «Если бы хватило у любого из пас, не только у Панферова, знаний, смелости и дарования, то какую можно было бы совершенно замечательную вещь сделать из этого эпизода!»
Первого октября 1934 года Твардовский, как он сам пишет в статье о «Муравии», занес в свой дневник большую выписку из этой речи: «Если внести сюда элементы условности (как и в приключениях Дон-Кихота), заставить мужика проехать на клячонке от Черною моря до Ледовитого океана и от Балтийского моря до Тихого океана, из главы в главу сводить его с различными народностями и национальностями, с инженерами и учеными, с аэронавигаторами и полярными исследователями, — то, при хорошем выполнении, получился бы роман такой силы обобщения, который затмил бы «Дон-Кихота»…»
Легче легкого теперь улыбнуться простодушной вере в возможность всего лишь «при хорошем выполнения» затмить «Доп Кихота». Но, между прочим, без этого совета, может быть, и не было бы «Страны Муравии».
Твардовский «горячо воспринял возможность этого сюжета», как он писал впоследствии: «…для выражения того личного жизненного материала, которым я располагал в избытке, для осуществления настоятельной потребности, одолевавшей тогда меня: рассказать, что я знаю о крестьянине и колхозе».
Та «Страна Муравия», которую мы хорошо знаем, в замыслах поэта была лишь первой книгой, за пей должны были последовать еще две. Так широко, как Фадеев, Твардовский не замахивался, но, судя по его рабочим тетрадям, все же собирался повести Моргунка «за солнцем вслед», то есть на запад, до пограничною колхоза, а оттуда по степям Украины до Днепрогэса, а затем на Волго-Донской канал, в Кабардино-Балкарию и, наконец, в Москву, где Моргунок должен был попасть на съезд колхозников.
Теперь-то ясно, что вряд ли даже при таланте Твардовского что-либо могло получиться из этой работы. Серьезность тона «Муравии», описывающей раздумья и метания крестьянина на трагическом перепутье, сдержала, остановила поэта, он почувствовал, что реальная жизнь в таком «продолжении» будет неизбежно подменена праздничными иллюстрациями к воображаемому итогу. А Твардовский уже и тогда не был способен к таким иллюстрациям. Работа над продолжением «Страны Муравии» прекратилась, и он почти никогда о ней не вспоминал.
Кстати, Фадеев принял этот вариант своей идеи и был страстным поклонником поэта, неизменно называя ею самым талантливым.
…А между тем поэт Безыменский слал эпиграммы-выстрелы:
Это о Евгении Замятине, авторе романа «Мы», прозорливую мысль которого современный читатель наконец оцепил по достоинству.
Выставив себя как «наследник» Маяковского, Александр Безыменский в одной из своих бесчисленных поэм рисовал облик поэта с таких упрощенных, мнимо боевых позиций, что только диву даешься, как эта рифмованная кнутовщина могла печататься в «Литературной газете» и считаться поэзией:
Здесь надо сказать, что подступиться к поэтам-декламаторам со строгими эстетическими мерками было очень непросто. Каждый из поэтических ортодоксов становился автором цикла, а то даже целых книг стихов об И. В. Сталине. Озвученные композиторами, стихи неслись песнями «навстречу дня», распевались «хоралами», объявлялись народными, а поэты становились близкими людьми в верхах, строго охраняемыми. Для порядка.
А Фадеев? Разве не был он певцом И. В. Сталина? Как писатель, как художник не был.
Перед войной, в сороковом году, в Союзе писателей шчо обсуждение серии книг-биографий, исторических хроник, посвященных видным деятелям партии. В самый разгар обсуждения кто-то из зала выкрикнул:
— А о Сталине пусть напишет Фадеев.
Александр Александрович попросил стенографистку прервать запись и сказал, что ему как руководителю творческого союза, члену ЦК неприлично браться за такой труд. Люди могут понять неправильно. Да и не только в этом дело. Ему будет неудобно и перед самим Сталиным, мол, присвоил себе право писать о нем благодаря должности.
Был ли Фадеев в этой ситуации до конца искренним — трудно сказать. Но как художник о Сталине он ничего не написал.
Глубокая и теперь еще не до конца осознанная драма была в том, что поэты подобного мировоззрения оттеснили (да что там говорить!), оттолкнули, бесконечно третировали, то и дело выталкивали из литературного процесса, наконец, «отправляли» в ссылки и лагеря настоящую поэзию Николая Заболоцкого, Павла Васильева, Бориса Корнилова, Варлама Шаламова, не говоря уже об Осипе Мандельштаме, которого поэты — созидатели агиток вычеркнули из литературы и из жизни, попросту сгубили задолго до его физической смерти.
Великий «Реквием» Анны Ахматовой, вызванный невыразимым страданием, народным горем, существовал в глубокой тайне…
Надо сказать, программные установки этих поэтических активистов были выражены языком военного трибунала, что наглядно явствует из суждений А. Безыменского (кстати, любимца И. В. Сталина), высказанных им на Г Всесоюзном съезде писателей.
Словно подхватывая эстафету от Н. И. Бухарина, громившего крестьянских поэтов и «романтика» Гумилева, он возглашал с трибуны: «Я думаю, что не надо распространенно доказывать, что в своей борьбе с нами классовый враг до сих пор использует империалистическую романтику Гумилева и кулацко-богемную часть стихов Есенина». Он указывал: «В стихах Клюева и Клычкова, имеющих некоторых последователей, мы видим… апологию «идиотизма деревенской жизни». Он настораживал: «Гораздо более опасна маска юродства, которую надевает враг. Этот тип творчества представляет поэзия Заболоцкого, недооцененного, как враг и в докладе т. Тихонова…Стихи П. Васильева в большинстве своем поднимают и красочно живописуют образы кулаков…»