В 1938 году Фадеев редактирует книгу — панегирик «Встречи с товарищем Сталиным». Ее авторы — летчики, артисты, архитектор, автор проекта Дворца Советов, писатели. В их числе редактора нет. А он мог бы рассказать о таких встречах больше других.
«Все знали, что Фадеев бывает у Сталина не только вместе с другими секретарями Союза писателей, но и как генеральный секретарь СП, также один по его вызову. Многие полагали, что эти единичные встречи, вызовы наверх, как правило, были благоприятны для Фадеева…»
Это из воспоминаний Анны Караваевой, написанных в начале 60-х годов.
В 1939 году избрали Александра Фадеева членом Центрального Комитета партии. Он пользовался непререкаемым авторитетом у Сталина, который пригласил его домой, где в узком кругу соратников отмечалось шестидесятилетие хозяина. За тем столом пришлось писателю экспромтом говорить тост в честь именинника.
Писатель, избранный в члены ЦК партии, счел, что настало время обратить внимание вождя на Лаврентия Берию. И обратил, полагая, что Сталину неведомы преступления аппарата НКВД и самого наркома.
Что ответил Сталин — неизвестно. Реакции Берии не последовало, последний мог тогда только выжидать…
«Саша мне в лицах изображал, как Берия, а в ту пору он уже был главой НКВД, встречаясь с ним на заседаниях ЦК, демонстративно, как бы со зловещим смыслом, сверлил его глазами. Подобная публика страсть как любила такие штучки.
— Я глаза не опускал, — посмеивался Саша, — по думал про себя: посадит или не посадит?!» — пишет в неопубликованных мемуарах Валерия Герасимова.
«Думаю, как это ни странно звучит, что в Сталине было некое сходство в оценках с Фадеевым — в оценках литературы», — это свидетельствует Константин Симонов, очевидец диалогов Сталина и Фадеева в послевоенные, сороковые годы.
Но диалог шел между ними начиная с конца двадцатых годов. Александр Фадеев в этом диалоге не всегда выступал пассивной фигурой, мог и поспорить со Сталиным, противопоставить его мнению свое. Не исключено, как писал Симонов, что в какой-то степени за долгие годы общения мог и повлиять на формирование вкусов вождя.
Мнение соратников И. В. Сталина Фадеев, если на то были основания, оспаривал. М. А. Шолохов запомнил, как на одном из заседаний Политбюро ЦК ВКП (б) Фадеев «осадил» Л. М. Кагановича:
— Лазарь Моисеевич, — сказал писатель, — вы в литературе ни черта не понимаете, а лезете со своим мнением.
Сталин засмеялся. Смех дружно поддержали. Смеялся и Каганович, красный, как рак.
Сталин умел предстать и «душевным», и «советским простым человеком», как писали поэты, даже ярым борцом за справедливость. Только у Сталина решился вопрос о публикации третьей книги «Тихого Дона», первой книги «Поднятой целины», отвергнутой редакцией журнала «Новый мир». Только с помощью Сталина Шолохову удалось спасти вешенских коммунистов, арестованных в 1937 году. Естественно, что у Шолохова, да и не только у него, могло сложиться впечатление, что беззакония в столице и на местах творились вопреки Сталину.
Из книги французского писателя Анри Барбюса «Сталин» миллионы читателей узнавали, что в Кремле, напоминающем выставку церквей и дворцов, у подножия одного из этих дворцов стоит маленький трехэтажный домик. Домик этот (вы не заметили бы его, заверял Барбюс, если бы вам не показали) был раньше служебным помещением во дворце; в нем жил какой-нибудь царский слуга.
На окнах — белые полотняные занавески. Это три окна квартиры Сталина. В крохотной передней бросалась в глаза длинная солдатская шинель, над ней — фуражка. Три комнаты и столовая. Обставлены просто — как в приличной, но скромной гостинице. Столовая имеет овальную форму; сюда подается обед — из кремлевской кухни или домашний, приготовленный кухаркой. «В капиталистической стране ни такой квартирой, ни таким меню не удовлетворился бы средний служащий, — уверял Анри Барбюс. — Тут же играет маленький мальчик. Старший сын Яша спит в столовой, — ему стелют на диване; младший — в крохотной комнате, вроде ниши».
Все это видели и Шолохов, и Фадеев, и бросавшаяся в глаза «пролетарская» скромность в быту Сталина была им по душе.
Анри Барбюс продолжал: «Он соприкасается в работе с множеством людей. И все эти люди любят его, верят ему, нуждаются в нем, сплачиваются вокруг него, поддерживают его и выдвигают вперед… Это самый знаменитый и в то же время почти самый неизведанный человек в мире».
«Неизведанный» — это, пожалуй, самое точное слово.
Творец беззаконий вдруг являл образчики бескорыстия, не брал гонораров за изданные работы (а писал он всегда сам, как уверяли Анри Барбюс и Лион Фейхтвангер). Его примеру следовали и другие партийные руководители, и со временем стало возможным использовать и этот фонд партийной кассы — для присуждения литературных премий, названных Сталинскими, по имени главного вкладчика.
Фадеев знал об этом…
Еще до окончания работы над третьей частью писатель заявил в одном из писем: «…я знаю весь замысел и не сомневаюсь, что в целом роман получится хороший». «Я очень продуктивно работаю, — пишет он матери в январе 1936 года. — Я надеюсь в феврале закончить 4-ю часть. Это было бы вполне «по-стахановски», если бы удалось сдать через месяц-полтора 4-ю часть, когда 3-я только-только выйдет».
Стахановских сроков писателю выдержать не удалось, но недостаточно было бы объяснить это обычными затруднениями. В процессе работы открывались все новые и новые аспекты, требующие освещения, что и задерживало окончание романа. В письме к Э. Шуб от 7 апреля 1936 года Фадеев пишет из Сухуми: «…я все гоню и гоню вперед четвертую часть и совершенно осатанел от работы. Я уже не могу дольше сидеть здесь… а конца части все не вижу, хотя кажется — вот-вот. Нервы так устали, что буквально ничем больше не могу заниматься…
Единственная разрядка была в конце марта, когда приехал на несколько дней Коля Шенгелая, перенесший воспаление легких. Болезнь не пошатнула могучего старца. Быстрая мингрельская кровь, кровь целых поколений конокрадов, еще дает себя знать. Можешь себе представить, какие это были дни?.. Где-то мы ездили, разнимали какую-то драку армян с мингрельцами, какие-то смутные воспоминания о пещере Симона Канонита остались в мозгу. Какая-то вермишель из тостов, духанов, автомобильной езды, Шенгелаевых зубов. Все пошло на пользу. И снова пишу, как проклятый. С огромным трудом и скукой осилил тыняновского Пушкина. Не потому, что плохо написано — написано хорошо, а потому, что нет пока что в романе движущего противоречия, все описательно-статично, однообразно-иронический тон, и даже в языке есть какая-то однообразная назойливая ритмичность (хотя язык как будто не плох — в меру архаичен и в меру прост). А главное, когда прочел — понял, что все это уже давно известно. Но много хорошего и даже прекрасного: Василий Львович и Сергей Львович — это очень тонкая работа, поразительно чувствуется, что они разные и братья; старик Аннибал. Много конкретно-осязаемого, бытового, что в применении к историческому роману является безусловным достоинством. Не плох был Сперанский, пока читал, а сейчас, когда роман отодвинулся, толстовский Сперанский заслоняет, и тыняновского не вижу. В отношении самого Пушкина, только в главе «Лицей» начинает чувствоваться характер, а в «Детстве» — нет. Это не хорошо. Это главный недостаток. Дети вообще имеют свое индивидуальное лицо, а гениальные дети особенно. Но в общем это вещь, конечно, значительная и вся, очевидно, еще впереди. Что же касается скуки, то я сам ею грешу.