— Для мужа? — заинтересовался Викер.
Рыжая не ответила. Приняла у служанки поднос, поставила на стол. Монетка блеснула и скрылась в ладони подавальщицы. Та ушла, непрерывно кланяясь, с любопытством поглядывая на одевающегося мужчину.
— Мне следовало сказать ей, что я — монахиня запретного Ордена, чей монастырь паладины Его Первосвященства сожгли? — понизив голос и отойдя от двери, произнесла она. — А ты — один из тех самых паладинов, которого пытался пришить кто-то из своих? Очень мудро!
— Действительно, — пробормотал Викер и оглядел себя.
Штаны и сапоги, слава Единому, остались прежними. Вместо красной куртки — поношенная, но чистая рубаха с чужого плеча — тесновата, рукава коротковаты.
— Что будешь делать? — поинтересовалась рыжая, садясь за трапезу. Протянула ему бокал. — Выпей, это придаст силы!
Он помедлил, прежде чем взять. Она поддалась на уловку, поморщилась, пояснив:
— Пей, не отравлю! Для того, что ли, я тебя лечила?
Викер принял бокал и отсалютовал им, отдавая дань уважения женщине, которая его спасла. Что бы там не происходило между богами, неблагодарным потомок древнего рода ар Нирнов никогда не был!
— Твоё здоровье, тэна! — сказал он и осушил бокал до дна. Тепло растеклось по венам, заставило быстрее биться сердце и почти изгнало холод оттуда, где его поселил предательский кинжал…
Астор, как же ты мог это сделать? Неужели страсть к женщине настолько затмила твой разум, что заставила поднять руку на брата?
Оловянный бокал в руке оказался смят, как простой лист бумаги. Викер сумрачно посмотрел на него и, отбросив в сторону, сел за стол. И спросил сам себя:
— Что буду делать?..
Рубашка, которую я раздобыла паладину, была ему маловата — натягивалась на фактурных плечах, обнажала темный волос на груди. Фигура у мужика была что надо, мне следовало это признать. Впрочем, в паладины других не брали, существовали строгие параметры для отбора, которых Первосвященник и его приспешники придерживались. Воины Света должны были нести людям силу и привлекательность Нового Бога, и они ее несли, зачастую подтверждая огнем и мечом. Эта история началась лет сто назад, когда заброшенный окраинный культ дотянулся до столичных высот. Отец нынешней королевы Атерис, Джонор Великолепный, привечал странников и калик перехожих. Одним из таких оказался священник Нового Бога, бедный как церковная мышь, честный и велеречивый. Он сумел удивить короля желанием говорить правду и заинтересовать новой верой. За два десятка лет ‘церковная мышь’ доросла до личного исповедника короля, а когда тот скоропостижно скончался — и был похоронен уже по новому обряду, кстати! — исповедник стал официальным опекуном двенадцатилетней наследницы престола и уже через пару лет — Первосвященником Вирховена, моей родины. И вот тогда-то он и явил миру истинное лицо поборника веры. За последние годы храмы Семи сменили назначение, став храмами Единого. Не трогали лишь вотчину Великой Матери, стоявшей во главе Семи, богини, больше других любимой и почитаемой народом. Но несколько месяцев назад королева тайно подписала указ, по которому все имущество Материнской церкви должно было быть передано Церкви Единого, духовенство разогнано, а сама вера объявлялась тёмным наследием прошлого и запрещалась. Настоятельница моего монастыря, мэтресса Клавдия, узнала об этом из секретного донесения, полученного пару недель назад от Верховной Матери Сафарис, вынужденной покинуть страну. Она сразу же начала отправлять монахинь и послушниц по домам, желая спасти их от участи, постигшей другие монастыри — слухи до нас доходили самые страшные. Однако некоторым сестрам, как и мне, некуда было идти. Другие же — как и я! — остались не поэтому, а потому, что не желали предавать Великую Мать, именем которой несли добро и исцеление сотням людей. Когда превосходящие силы паладинов явились в Фаэрверн, мы их ждали.
Воины Света не брали силой моих сестер. ‘Не попрание греховной плоти, но уничтожение!’ — так сказал один из них, облаченный в позолоченные доспехи командира. Рана у меня на боку обеспечила меня пропитавшейся кровью одеждой и смертельной бледностью, монастырские практики позволили не дышать некоторое время, пока воины осматривали сестёр и добивали раненых. А затем дым поднялся к небесам, скрывая облачный лик Великой Матери, её глаза, полные слёз. Мэтрессу, избитую, вывалянную в грязи и распятую, привязали к алтарю, откуда огонь начал свой жадный путь к крышам монастыря.
Я выбралась, поскольку знала потайные ходы, ведущие за стены — возраст Фаэрверна насчитывал около пятисот лет, и гора в его основании была испещрена ими, как поля кротовыми норами. Великая Мать не оставила меня, дав силы на исцеление собственной раны и погоню за паладинами, забравшими кое-что, принадлежавшее монастырю. Но зачем она свела меня в пути с одним из них? С тем, кого предали собственные братья по вере?