До самого дома провожал его гром боя. Он слышал, как заговорили шестидюймовки, бившие шрапнелью, и как позднее загрохотала крепостная батарея — она вела огонь уже по отступившему за холмы остатку курширматовского войска...
Обессиленный от потери крови, он опустился на тротуаре перед бывшим губернаторским дворцом и потерял сознание.
Это состояние похоже на медленный подъем из глубокого, темного и душного колодца. Всякий раз чего-то не хватало, чтобы выбраться на поверхность, к свету, и он плавно погружался в темную бездну, в небытие. Так было и на этот раз. Он всплывал выше и выше. Чувствовал, что становилось светлее. Вместе со светом возвращалось сознание. Он смутно воспринимал треск пулеметов и винтовочные выстрелы, дробный топот конских копыт, крики; понял, что идет бой, но что за бой, кого с кем, где — слабая память пока не могла подсказать. И только когда он поднялся, наконец, к яркому свету, события той ночи с необычайной четкостью прояснились. Он увидел себя во главе орущей грозной лавины конников и почувствовал удар в плечо, выбивший его из седла... Понял, что жив и всем телом ощутил мягкое тепло постели и открыл глаза.
— Ну, вот... — услышал он мужской голос. — Вот и ладно, генацвали... Молодец!
«Наверное, это я молодец... Ну, конечно, врач Чеишвили, как не догадался сразу», — подумал Николай, ощутил прикосновение легкой руки на щеке, перевел взгляд и увидел Марию.
Уже не ему, а кому-то невидимому Чеишвили сказал:
— Позвоните! Можно, скажите, навестить...
— Давно я здесь? — он высвободил здоровую руку из-под одеяла и потрогал подбородок, заросший мягкой щетиной, слабо улыбнулся:
— Дня три, да? Побриться бы.
— Да, четвертый день, Коля... Успеешь побриться.
У Маши вокруг рта обозначились морщинки, а под глазами синеватые тени, и наверное из-за этих теней глаза казались еще огромнее... Он положил ей руку на колени и она забрала пальцы в теплые ладони.
Николай боязливо пошевелил пальцами и кистью раненой руки: стало больно в плече. Спросил у Чеишвили, присевшего на край койки:
— Рана серьезная?
— Да нет, не очень... Сквозная... Немножко гноится... И ослабели вы сильно, генацвали... Крови много потеряли.
Николай огляделся. Палата была маленькая. Рядом с его кроватью стояла вторая, незанятая. На ее спинке висели пуховый платок и шубка Марии. Он поглядел в лицо жены:
— Ты здесь, да?
— Да... Чеишвили разрешил...
За дверью где-то вдали послышались шаги. Чем ближе — осторожнее. Открылась дверь и один за другим вошли в палату Петерс, Ходаровский, Богомолов, Обухов. Они приближались к кровати Ушарова на цыпочках, балансируя руками. Как будто подкрадывались. На лицах напряженная серьезность людей, старательно делающих непривычное дело. «Командиры не умеют ходить на цыпочках», — подумал Николай и сказал весело:
— Я не сплю...
Ян Христофорович вынул из глубоких карманов шинели и положил на тумбочку розовощекие яблоки:
— Вот, гостинцы вам, Николай Александрович. — И самое крупное вложил в ладони Марии, все еще державшей руку мужа.
Богомолов встал в ногах у Николая, облокотился на спинку кровати, Ходаровский сел на стул, предложенный врачом, Обухов пожав руку Ушарова отошел к окну, за которым стояла старая с мокрым и черным от дождя стволом акация. Паскуцкий и Петерс остались стоять.
— Извините, Мария Михайловна, — произнес Петерс, и Мария поняла, что гости хотят остаться с ее мужем наедине.
— Ну, что же дальше было? — спросил Петерс и, подвернув матрац, примостился на краешке кровати. — Итак, вы поехали к Курширмату... А дальше?.. Вам не трудно говорить?..
Неторопливо со всеми подробностями описал Ушаров события той ночи.
— Другого выхода не оставалось... Я вывел банду между холмами. И все боялся, что он, — Николай кивнул на Обухова, все еще глядевшего в окно, — что его эскадроны вступят в бой раньше, чем на станцию втянутся все басмачи.
— Это было исключено, — откликнулся командир полка. — Но вы!.. Вы-то как, дорогой, там...
Петерс склонил массивную голову к левому плечу, глядел на Ушарова молча и пристально, прежде чем последний услышал тихое и проникновенное: «Спасибо, Ушаров».
— Разгром Курширмата полный! — сказал Ходаровский. — В плен сдались сотни басмачей. И сейчас еще идут куршиматовцы сдаваться. Очень много убитых и раненых... Одним словом, победа быстрая и решающая! Остатки банды ушли из-под обстрела крепостной артиллерии не к Гарбуа, а в горы...