— Валериан Савельевич, да что Вы всё мнёте в руках этот несчастный карандаш? Это же не барышня. Дайте его мне, а то сломаете! — забираю из рук опешившего куратора карандаш, присаживаюсь к столу и достаю из конверта письмо, что хотел отправить домой. В полной тишине дописываю строчки:
— P. S. Дорогая мамочка, все мои планы опять неожиданно меняются. Только что узнал, что эти… — задумываюсь над эпитетом и оставляю троеточие, всё равно цензура вычеркнет то, что я сейчас напишу. Так как цензурное определение в мою голову не приходит. — Опять отправляют меня в командировку на полгода. На этот раз в Испанию. Прости родная, но узнал об этом буквально только что. Не ругайся на меня и пока потренируйся на ушах Крамеров. Обещаю что в корриде принимать участие не стану, разве что в качестве зрителя. Обнимаю и целую крепко-крепко, твой непутёвый сын Мишка.
— Леонид Михайлович! А вот что-то я Вас сейчас совершенно не понимаю. Чего мы с этим Лапиным цацкаемся и носимся как с писаной торбой? Кто он вообще такой? Ведёт себя нагло, со старшими товарищами вообще не советуется. Да от него неприятностей и головной боли больше, чем от всех остальных наших товарищей, что за рубежом работают! Да и товарищ ли он нам? Он же с этой белоэмигрантской нечестью окончательно снюхался и в последние дни времени с ними проводит больше чем с нами. И заметьте, совершенно отказывается писать отчёты об этих встречах и чуть ли не открытым текстом посылает меня! — Пётр Давидович с возмущением смотрит на Толоконского.
— Успокойтесь, товарищ Гусев. Придёт время и за свои поступки ответят все! Мне вот тоже не совсем понятно поведение нашего товарища Лапина, но я свои эмоции сдерживаю. Возможно мы просто не догадываемся о причинах такого его поведения. Но заметьте, там где появляется Лапин, вскоре обязательно что-нибудь происходит. И это не случайно. Поверьте моему опыту, что и в Испании, куда его так неожиданно «откомандировали», он тоже что-нибудь отчебучет. — Толоконский насмешливо фыркает и продолжает:
— Был бы гоем, так перекрестился бы, что этот беспокойный юноша наконец-то оставит нас в покое. Пусть теперь голова болит у испанских товарищей. Знаете, в юности я одно время увлекался орнитологией, — Леонид Михайлович ностальгически хмыкает, — это такая наука о птицах. Так вот, там есть такое интересное понятие, как «Фактор беспокойства». Это когда над гнездовьем мирных птиц начинает кружить хищник, или на их территорию заходит опасный зверь. Вот этот Лапин и напоминает мне такого молодого хищника. С виду совершенно мирного и безобидного, но уже одно только его появление провоцирует панику и приводит к непредсказуемым последствиям. Но это, к счастью, уже не наша головная боль.
Стою на палубе и зябко кутаюсь в пальто. В заливе Лоуэр довольно мерзкая погодка. На термометре плюс семь градусов, но сеет мелкий противный дождь и дует пронизывающий ветер. За влажной дымкой уже почти не видны очертания Бруклинского моста, а все прибрежные постройки надёжно скрыты в плотной дождливой пелене. Поглубже натягиваю «Федору» на уши и провожаю удаляющийся берег печальным взглядом. Нет, по Нью-Йорку я точно скучать не стану, это не мой город и сожалеть о расставании с ним я тоже не буду. Но я плыву во французский Гавр, хотя моя душа рвётся в родную Одессу. Сердце сжимается от тоскливого понимания, что я по-прежнему остаюсь всего лишь пешкой в этом мире и от моих желаний ровным счётом ничего не зависит. Провожу ладонью по лицу, стирая влажные капли со щёк и машинально пробую языком ладонь на вкус. Солёная. Что это, морские брызги? А может просто слёзы, которых никто не видит?
На ум приходят строчки из песни, недавно разученной с сестрёнками Бейгельман. Станут ли они дуэтом «Сёстры Бэрри»? Это зависит уже только от них. Но как же эта песня сейчас зозвучна моему настроению! Эх…