Рация не работала. Молчала, словно она была отключена. Да у монтажника и не было никакого настроения сейчас выходить на связь. Хотя, пожалуй, и следовало бы… Ну, к черту!
Радио тихо шуршало: в эфире – одни помехи. Ну и дыра… Лишь время от времени сквозь смутное шипение и шум как будто прорывались отдельные едва различимые слова, как будто в дни учений по гражданской обороне:
«Мы просим вас не покидать свои дома... Угроза второго уровня... Соблюдайте спокойствие… И ждите дальнейших указаний».
А дальше – снова неразборчивый шум, в котором при наличии фантазии могли бы послышаться либо неясные приглушенные крики, либо зловещая торжественная музыка.
Но Грэг предпочитал думать, что фантазией он вообще не обладает. Вместо того, чтобы обращать внимание на раздражающий шелест приемника, монтажник решил проверить свои запасы: он здесь застрял надолго. И не мешало бы подкрепиться… Сегодня выдался весьма напряженный день, и он с утра ничего не ел.
Он заглянул в бардачок. Четыре пакетика сухого пайка, две пинты воды в компактных пластиковых бутылках… Ну, в общем-то, не густо, но вполне хватит, чтобы немного восстановить свои силы и равновесие духа.
Так думал Грэг, вертя в руках нераскрытый продуктовый пакетик, когда в небе над ним раздался внезапный и очень необычный шум. Какие-то неясные тени промелькнули над его серебристым фургоном, в лучах заката принявшим рыжеватый цвет окружающего пейзажа, и быстро помчались по красному песку в направлении заходящего солнца.
Удивлённый Грэг выскочил из машины и стал смотреть им вслед, козырьком приложив правую руку к бровям. Раскаленное солнце уже наполовину скрылось за краем земли, и в городе сейчас зажигались огни.
«Я должен быть там, разогревая свой ужин…» – с досадой подумал Хоппер, внимательно наблюдая, как, словно по волшебству, загораются такие далекие и такие уютные искорки в комфортных кирпичных домах Сити Пятнадцать.
Невероятное зрелище!
А, между тем, становилось прохладно. Воздух уже начинал остывать; совсем уже скоро земля, раскаленная густыми лучами палящего солнца, отдаст назад все полученное за день тепло. Но сейчас…
Сейчас так легко… И очень свободно. Комфортная температура и тихий звенящий воздух, только сейчас начинающий оживать на крыльях несмелого вечернего ветерка… Грандиозная картина окрестных пейзажей и этого тихого, уютного городка, зажигающего свои вечерние огни… Такое теплое чувство щемит в груди: необъяснимая сладкая грусть и такая ласковая, убаюкивающая ностальгия…
***
И Белая Вспышка. Она родилась где-то в глубине города, в центральной его части, словно сияющая серебром и платиной упавшая с неба невероятно яркая звезда.
Она росла – лениво, не спеша, как будто в замедленной съемке; от нее постепенно становилось больно глазам.
И вот Белая Вспышка заслонила весь мир, затмив собой скрывающееся, словно в окопе, закатное солнце; затмила все, даже самые яркие, вечерние городские огни. Она беззвучно росла, обнимая своим сиянием город – и зачарованный Грэг смотрел на нее, словно в экстатическом трансе. А она, казалось, смотрела на него, и влекла, и манила его к себе – в свои невероятные объятия, сулящие бесконечный свет и сладостный покой.
И так же неспешно, как Вспышка росла, она вдруг стала уменьшаться. Загипнотизированный ее красотой Хоппер хотел бы, чтобы она не уменьшалась – хотел бы, чтобы она вечно сверкала в этом лазурном закатном небе над его родным уютным городом; хотел бы вечно любоваться её невообразимой, парализующей красотой.
Но Белая Вспышка продолжала таять – и вдруг внезапно исчезла, словно кто-то поймал упавшую звезду в шкатулку и резко захлопнул крышку. Вместо неё осталась только белесая, почти прозрачная полусфера – огромный мыльный пузырь, необъятным куполом накрывший Сити Пятнадцать вместе со всеми его предместьями, садами, фермами и окрестными полями.
И тогда до Грэга донесся звук.
Он не услышал его, нет. Он ощутил его как дрожь, идущую прямо из земли. Поверхность под его ногами стонала и гудела от возмущения и яростного негодования: эти идиоты-людишки (и Грэг – один из них!) опять её предали. Они снова, снова терзают её – свою кормилицу и мать – своими глупыми и бесчеловечными изобретениями, смысл которых всегда один: резко уменьшить количество себе подобных, живущих на её израненной и выжженной поверхности.