Павлуша неопределенно усмехнулся. Гриша поглядел на него вопросительно. Потом спросил:
— А вы как считаете?
Павлуша пожал плечами, улыбаясь снисходительно, словно ниже своего достоинства считал отвечать на такой наивный вопрос. Потом сказал иронически:
— Да уж, конечно, не наш. Контрреволюционер, враг — правда? Или мелкая буржуазия? Да?
Гриша засмеялся.
— Явно мелкая буржуазия, — продолжал Павлуша, — квартира, жена — все признаки.
Усмешка, с которой говорил Павлуша, должна была показать Грише, что все это — вздор.
Гриша задумчиво поглядел на Павлушу.
— А отец мой — враг. Бес он — вот кто. Меня боится. Не знает, с какого боку взять. Только на торговлю я не пойду. Это уж мне никак невозможно. А что он меня кормит сейчас — так я ж ему сын, и до трех лет он меня только и кормил.
У Павлуши разболелась голова, и он рад был, когда Гриша, выпив три стакана чаю и съев фунт хлеба, ушел наконец.
Павлуша долго шагал по квартире, думая о себе. Слова Гриши опять напомнили ему то, что он обижен, оттеснен на самый задний план жизни. И то он злился на события, которые отвели ему такую подчиненную, унылую и жалкую роль, то на родителей, то на Веру, на все, что создало его характер. Каков смысл его жизни? Жена и дети — больше ничего. А стоит ли жить ради этого? Но ведь он молод, у него есть время изменить свою жизнь. Он вспомнил Мишу. Даже у Миши жизнь была интереснее. А как Павлуша поступил при встрече? Не помог и не погубил, а просто отошел в сторону. А надо бы помочь аресту Миши. Надо бы…
Голова у Павлуши мучительно болела.
«На кой черт родился я? — думал он. — Ни то ни се. Вот возьму назло себе и донесу на Мишу. И вообще надоело. Скука такая. Совсем я другой получился бы, если бы не революция».
Лида, вернувшись, сразу же поняла, что Павлуша расстроен чем-то.
Она тихо приготовила ужин, ожидая, что, как всегда, муж расскажет ей свои огорчения. Но на этот раз Павлуша не объяснил ей, в чем дело, и даже на ее осторожные вопросы не ответил ничего. Он сам плохо понимал свое состояние.
Справка о Михаиле Щеголеве, доставленная Максиму помощником, подтверждала слова Розенберга. Щеголев действительно до двадцать второго года был коммунистом. В феврале двадцать второго года он в пьяном виде разбил витрину большого гастрономического магазина, а когда выскочил к нему владелец магазина, застрелил владельца. Он был за это отдан под суд и исключен из партии. Ему удалось бежать из допра. И вот теперь он вынырнул в качестве контрабандиста.
Дело длилось уже долго, а Щеголев все еще не был пойман. Похоже было на то, что ему удалось скрыться за границу. Но розыски велись неустанно. И хоть много других дел нагромождалось у Максима, но о Щеголеве он не забывал.
Как раз о Щеголеве думал он, когда в дверь его комнаты раздался легкий стук.
— Кто там?
Максим подошел к двери, отворил и увидел Таниного мужа.
— А! — воскликнул он. — Давно приехали? Входите, милости просим…
— Здравствуйте, — отвечал гость, пожимая Максиму руку.
Он вошел в комнату с такой осторожностью, словно тут ждала его засада.
— Вы простите. Может быть, я помешал вам?
— Что вы, товарищ Куликов! Нисколько. Скиньте пальто, присаживайтесь. Что вы!
Гость медленно, словно сомневаясь, стоит ли делать это, стянул пальто, повесил на гвоздь у двери, в рукав пальто сунул фуражку и обернулся к Максиму:
— Вот и явился к вам. Я вас ненадолго займу. Дело пустяковое (он сконфуженно улыбнулся); я три раза к вам заходил, все дома не заставал. Я в гостинице тут остановился.
— Присаживайтесь, пожалуйста.
Максим сам опустился в кресло у письменного стола. Нежданный гость сел на стул, ссутулился, ладонями опершись о колена.
Максим хотел спросить его о Тане, но, еще плохо понимая почему, удержался. И, удержавшись от вполне естественного вопроса, стал нервничать. Вынул коробку «Сафо», закурил.
Гость молчал, оглядывая комнату.
— Вы обедали? — спросил Максим. — Обедали? Ну так от винишка хоть не откажитесь. Закуска есть кой-какая. А?
Гостю явно было тяжело и неловко. Максим видел, что водка необходима для откровенного разговора.
— У нас на лесопильном заводе все по-старому, — сообщил секретарь ячейки, пытаясь завести приличную беседу. — К осени сокращение прошло. С жилой площадью беда — бараков не хватает. Иной рабочий пять-семь верст от завода живет — куда ж ему в клуб?