– Что ты говоришь? – я сделала вид будто мне безразлично, хотя на самом деле меня скребли кошки.
– Мне не хотелось тебя заменять, но так бывает, когда ты бросаешь своих друзей, – она наклонила голову, волосы открыли мне её большую блестящую круглую сережку. – Я просто говорю, что я слежу за тобой и Дареном.
– Я знаю, ты беспокоишься о Сабрине… – начала я, складывая пальцы в замок.
– Это называется преданностью, – она сощурила подведенные глаза. – Но ты не знаешь, что это такое. Так почему же ты на самом деле покинула Нью-Йорк?
– Я получила работу в «La Moda», – ехидно улыбнулась я.
– Именно так ты сказала всем, но я нисколько этому не верю, – она сложила пальцы вместе, пододвинула их к себе и приблизилась ко мне, прижимая их своей пышной грудью и переваливаясь за середину стола. – Дела с Дареном пошли не так уж гладко?
– И почему тебя волнуют мои глупые любовные приключения? По-моему, из нас двоих журналист – я, – закинув ногу на ногу, я подняла бровь.
– Потому что я забочусь о своей подруге. А статья – это всего лишь предлог. Ты вернулась за Дареном.
Её слова прозвучали для меня как голос моей совести, мысленно я ужаснулась и вздрогнула, но вида не подала, а только улыбнулась.
– Никак нет. Работа уж такая, – настаивала я на своем.
– Если работа тебе действительно нравится, то ты бы осталась в Милане. Думала, что вернешься, и Дарен тотчас же упадет перед тобой на колени? – она отстранилась, внимательно глядя на меня. – Не беспокойся, я никому не скажу. Пока что, – она подняла лишь уголок губ, взяла в руку свою сумочку и наивно спросила: – А ты не видела Шелдона? Мы хотели поболтать…
– А что? Вы, ребята, вместе? Или как? – включила я свое любопытство журналиста.
– Мы еще не готовы предавать это огласке, – уходя от ответа, отрезала она.
Пенелопа удалилась, виляя своими округлыми частями тела, её блестящее короткое до неприличия платье шелестело, и я слышала его, даже когда она подходила к сцене. Это был совершенно другой конец ресторана. Мне стало не по себе, захотелось выпить что-нибудь в баре. Думалось над моим отъездом в Италию: это было скорое и неожиданное для всех событие. Я тогда никому ничего не сказала. Ну и что? Не больно я кому-то и нужна. К тому же, я не могла поступить по-другому: ответ требовали быстрый и точный, а я боялась, что это был мой единственный шанс стать опытным репортером. Да, но сейчас мне кажется, что я поступила неправильно. Да, но сейчас друзья не думают рассказывать мне о своей жизни. Да, но сейчас все они ополчились против меня. Личная жизнь разбивалась на мелкие кусочки прямо на глазах, и я ничего не могла сделать.
Меня всё не покидало чувство, что вечер станет еще хуже.
Спустя час я, сидя в баре и положив голову на сложенные вместе руки, услышала:
– Милтон, жду у пальмы.
Эдвард на мгновение сел на соседний стул, проговорил три слова и, как ошпаренный, умчался. Я не сразу поняла смысл слов, мой разум туманил алкоголь. Странно, чего это я так нарезалась? Почему Пит так и не пришел?
Я поднялась, шатаясь, бармен предложил мне стакан воды, который я выпила залпом и после которого мне стало легче. Я долго смотрела вокруг себя, пока до меня наконец не дошло, что я находилась здесь и сейчас. Нетвердыми шагами я направилась к балкону. Преодолеть лестницу стало настоящим приключением. Пыталась вести себя более трезво, чем я есть на самом деле. Случайно врезалась в спускающегося парня, извинилась. И еще не скоро заметила Эдварда, разглядывающего ночной город.
– Если ты расскажешь хоть о чем-нибудь из нашего разговора, я сделаю так, что тебя даже в желтые газетенки не возьмут, – он произнес это спокойно, но сквозь зубы.
В тот момент подумала: «Не знаю, что там на уме у Эдварда, но у меня такое ощущение, что это будет самой выдающейся сплетней века». Я кивнула, пытаясь сфокусироваться на новости и собраться вообще.
– Я перепробовал всё: иглоукалывание, массаж, йогу… ничего не помогает… Сабрина ван Дебуш нравится мне… – выдохнул он, едва не задыхаясь.
– А ей об этом сказали? – по глупости и пьяности ума ляпнула я.
– Я не вижу в этом смысла, – он бросил на меня яростный взгляд. – Даже не знаю, что меня раздражает в ней больше всего: её яркий макияж или громкое чихание. Каждый раз, когда я её вижу, неприятности сваливаются на мою голову.
– Очень мило, – улыбнулась я. – Ты влюблен. Вот только влюбленность не лечится, Эдвард, – сказала, свешиваясь через балкон.
– И влюблен здесь не только я, – его брови распрямились, на губах появилась легкая улыбка. – Я видел, как ты вилась вокруг Дарена, когда встретила его днем.