Шивли с трудом встал на ноги. Он едва удерживал равновесие. Мэлон никогда не видел его столь опьяневшим.
— Вы, парни, сделаете все это, — промямлил он. — Я сделал свою часть. А вы делайте свою. Я надрался, но остался все же мужчиной, чтобы признаться в этом. Собираюсь теперь отоспаться. Хорошо?
— Пойдет, — ответил Мэлон. — Ты можешь оставить это нам.
— Да, — сказал Шивли. — Я собираюсь оставить это вам. Ты у нас писатель, Мэлони.
— Мэлон.
— Я сказал «Мэлони», так что давай не спорь. Ты — писатель, стало быть, знаешь, что и как должно быть написано. И проследишь, чтобы она написала письмо. Не теряй времени даром. Добейся, чтобы она написала как надо, и отправь заказным письмом из почтового отделения в Беверли-Хилл перед вечерней почтой. Давай действуй.
— Будет сделано, — сказал Мэлон.
Немногим более чем через час Бруннер, Йост и Мэлон определили все детали дальнейших действий.
Среди нескольких возможных мест для оставления залога, обсуждавшихся в течение последних сорока восьми часов, одно нашли наиболее пригодным. Во-первых, оно было самым доступным для Зигмана и их самих; во-вторых, оказалось относительно изолированным; в-третьих, Йост хорошо представлял, где оно находится. Поэтому все согласились, что именно он будет курьером и заберет деньги.
Мэлону поручили сформулировать второе, и последнее, письмо о выкупе и продиктовать его Шэрон Филдс. Еще раньше он предложил свою кандидатуру для того, чтобы на вагонетке доехать до пункта смены транспорта, затем на грузовике до Лос-Анджелеса и отправить это важное письмо из почтового отделения в Беверли-Хиллз, недалеко от бульвара Санта-Моника.
Бруннер с энтузиазмом согласился взять на себя ответственность проинспектировать дом на предмет отсутствия следов их пребывания в нем, перед тем как они его покинут. Все их вещи должны быть еще с вечера запакованы и приготовлены для перевозки на вагонетке. Их надо было поместить в грузовик в пятницу, когда Йост вернется с выкупом. Все припасы, которые им не хотелось везти обратно в город, следовало закопать где-нибудь в отдаленном месте в горах.
В середине дня все было готово. Оставалось только продиктовать второе письмо в отношении выкупа для Феликса Зигмана.
В то время как Шивли продолжал спать, а Бруннер при содействии Йоста паковал вещи и осматривал дом на предмет безопасности, Мэлон присел на крыльцо, чтобы составить черновик письма. Затем с черновиком письма, несколькими листами линованной бумаги и шариковой ручкой, которые он держал в руке, одетой в перчатку (чтобы не оставить следов на письме о выкупе), он зашел в спальню к Шэрон Филдс.
Она сидела в шезлонге, придерживая мокрое полотенце на подбородке, на который пришелся удар Шивли.
— У вас все в порядке? — озабоченно спросил Мэлон.
— Только синяк, — ответила она. — Пытаюсь уменьшить шишку. — Шэрон наблюдала за тем, как он освобождал место на ее туалетном столике и подтащил к нему два стула. — Он садист и подонок, — продолжала она. — Как он распоясался здесь! Ведь это было бесчеловечно.
— Он был пьян, — объяснил Мэлон. Одну минуту изучающе смотрел на нее. — Вы на самом деле сказали каждому из них, по отдельности, что любите его больше других?
— А что еще оставалось мне делать? Вы поступили бы точно так же, окажись на моем месте.
— Полагаю, вы правы.
Она отложила в сторону полотенце.
— Теперь вас интересует, была ли я так же неискренна с вами? Можете не задавать этот вопрос, потому что я не была с вами столь же неискренна. Я подразумеваю, только с вами. Когда сказала, что люблю вас, я именно это и имела в виду. И думаю так же и теперь. Вы не похожи на остальных. Вы особенный. Поверьте мне.
Вся его натянутость исчезла, а облегчение стало весьма очевидным.
— Мне хотелось бы верить вам, Шэрон.
Положив бумаги и ручку, сняв перчатку, в рассеянности он начал искать по карманам пачку сигарет. Взял одну себе, вспомнив, предложил вторую ей. Затем зажег обе. Она подняла к его глазам руку с сигаретой между пальцами.
— Взгляните. Все еще дрожит.
— Простите нас, ради бога, пожалуйста. Это была неприятная сцена, принимая во внимание, как гладко прошла вся неделя. Это нервный срыв. Сейчас он отсыпается. Он будет более трезвым к вечеру и, конечно же, завтра. Все будет улажено.
— Будет ли? — спросила она с сомнением. — Я совершила ужасный промах, не так ли? Проговорившись, что знаю фамилию Бруннера. Не представляю, как это случилось. Я была так напугана. Это произошло независимо от меня. С тех пор я совершенно больна. — Она ждала реакции на свое признание, возможно какого-то утешения с его стороны, но лицо Адама было непроницаемым.