— Не нервничайте. — Он ждал, пока она вычеркивала строку. — Я повторю ее снова. Готовы? Вот она: «Ты должен сделать это между двенадцатью и часом дня и тут же, немедленно уехать». — Он помолчал. — Написали?
— Вроде да. Рука моя так сильно дрожит, что, я боюсь, пишу совершенно неразборчиво.
— Мы почти закончили. Вся важная информация уже записана. Мы только хотим, чтобы вы напомнили ему, что ваша безопасность зависит от него, чтобы он не связывался с полицией.
— И с прессой, — подсказала она. — Он не должен дать ни малейшего намека прессе.
— Хорошо. — Он сверился с черновиком. — Давайте продолжим.
«Пожалуйста, сделай так, чтобы ни полиция, ни пресса не получили никакой информации».
— Я бы написала об этом еще жестче, ради нас обоих; я совершенно точно погибну, если это попадет в газеты, или если он не постарается утаить это от полиции.
— Прекрасно, напишите об этом в таких сильных выражениях, на какие только способны. Я просмотрю письмо, чтобы убедиться, что все в нем написано достаточно понятно.
Она стала писать снова, затем остановилась.
— Мне хотелось бы сообщить ему, что меня освободят в пятницу и что он должен остановиться в моем доме в Бель-Эйре и дожидаться моего звонка.
Мэлон помедлил с ответом, вспомнив, что Бруннера, его жену и ее сестру следует удалить из города до того, как они освободят Шэрон.
— Знаете, все же не стоит писать столь определенно. По различным причинам вас могут освободить не в этот день, а на следующий, в субботу.
— Но тогда это случится в субботу, 5 июля? — спросила она озабоченно.
— Это — крайний срок.
— Хорошо, тогда почему я не могу написать: «Надеюсь, что меня освободят не позже субботы?» Тогда Феликс не станет думать, что вы его обманули.
— Так будет лучше.
Она принялась за письмо снова, затем тихо выругалась и в отчаянии отбросила ручку.
— Это ужасно, — пожаловалась Шэрон. — Я могу заплакать. Нервы уже совсем сдали. Едва могу управлять ручкой. Взгляните на это. — Она приподняла листок. — Если я не смогу написать так, чтобы он узнал мой почерк, что будет делать бедный Феликс? Он может не поверить, что это письмо от меня. Честное слово, его едва ли удастся прочесть…
Он уставился на лист письма и помедлил.
— Просто не знаю. Действительно, немного трудно…
— Позвольте мне переписать это. Я просто обязана написать лучше. Именно потому, что мы должны быть уверены в том, что он выполнит все инструкции и что он совершенно не будет сомневаться, что письмо написано моей рукой и что я жива.
Мэлон взглянул на свои часы.
— Мы начинаем несколько запаздывать…
— Это не займет много времени, надо ведь просто переписать его. Все, в чем я нуждаюсь, — это десять-пятнадцать минут, чтобы успокоиться, унять эту дрожь, затем я старательно все перепишу. Письмо будет готово через тридцать-сорок минут.
— Хорошо, Шэрон, сделайте так. Соберитесь и покончите с письмом. Вот вам лишние листы и конверт. — Он поднялся. — Я вернусь за ним через три четверти часа. Устраивает?
— Оно будет готово. Хотелось бы, чтобы вы отправили его как можно быстрее.
Шэрон поцеловала его и ждала, пока он не выйдет. Прислушалась, как слабеют звуки его шагов по пути в холл.
Наконец она вернулась к столику, положила перед собой чистый лист бумаги и взялась за ручку. Затем, немного подумав, поднесла ручку к бумаге, и осторожно, внимательно, твердой и спокойной рукой принялась за письмо.
Это было самое жаркое четвертое июля, какое осталось в памяти Феликса Зигмана.
Постоянно промокая лоб от выступающего пота шелковым носовым платком, наклоняясь вперед, чтобы отодвинуть прилипшую к кожаной обивке «кадиллака» рубашку, Зигман костил себя за то, что забыл проверить наличие фреона в кондиционере (он забыл и о множестве других вещей в сплошном кошмаре этих последних дней). Он нетерпеливо ожидал, когда Нелли Райт нажмет на кнопку, которая открывала передние ворота в дом Шэрон с Левико Уэй в Бель-Эйре.
Сгорбившись за рулем, ожидая, как ему показалось, уже целую вечность, он почувствовал, насколько измучился в эти последние дни. Феликс задумался над тем, какова же в действительности температура воздуха. По тому, как с него буквально ручьями лился пот, можно было предположить, что сейчас не меньше 30 градусов или еще выше, но затем он понял, что, может быть, дело вовсе не в температуре и влажности. Возможно, что на самом деле температура воздуха не очень высока, а жара, которая так измучила его, — это следствие утренних событий, особенно последних двух часов.