– Ни за что! И думать не смей! Как я твоей матери в глаза-то потом смотреть буду!
Стояло раннее августовское утро. Пока было прохладно, однако день обещал быть жарким – уже две недели город стонал от небывалого зноя.
Татьяна, ежась и обхватив себя за плечи, стояла перед швейцаром самой роскошной в их городе гостиницы – скромной тезки знаменитого московского отеля. Девочка переминалась с ноги на ногу, в глазах ее светилась отчаянная мольба, но швейцар был неприступен, по крайней мере, пока. Отвернувшись от назойливой малолетней родственницы (Татьяна приходилась ему двоюродной племянницей), огромный величественный дядька с роскошной, распластанной на груди серебряной бородкой хмуро смотрел вдаль.То, о чем просила эта девчонка, было просто немыслимо. «До чего же они все-таки распущенные, эти современные подростки! Разве могли их родители в свои годы позволить себе такое? Хотя, если подумать, всякое бывало. Вот и Катерина, мать Татьяны… Э, да что там говорить. Воспитала дочь себе под стать, ничего не скажешь! А впрочем, чего было и ожидать-то от нее, от такой мамаши. Надо же, как оно поворачивается! Недаром говорят, яблоко от яблони… А ведь с виду Танька-то – вполне нормальная девчонка. Воспитанная, ласковая. Домашняя. Причесанная. Вымытая. И всегда казалась ему такой скромной тихоней, не то что эти накрашенные и обкуренные грязнули. И что же она теперь вытворяет, эта скромница? Нет, воистину мир перевернулся. Разврат, сплошной разврат! Если уж малолетки вроде Таньки замышляют такое, что ж тогда удивляться тому, что происходит перед дверями этой гостиницы каждую ночь…» Все эти мысли медленно ворочались в голове у швейцара, возвращая ко временам далекой молодости.
– Дядь Вань, ты не думай, я тебя не выдам! – Татьяна с заговорщическим видом подмигнула мрачному швейцару, словно зная, как растопить его сердце.
Но дядя Ваня все еще не сдавался. Хоть Татьяне и удалось немного размягчить его, воскресив давно забытые воспоминания, он все еще был неприступен.
– С ума спятила, девка! Ты что же это с собой делаешь, а? До какого позора себя доводишь! Матери-то ты что скажешь?
– Дядь Вань, не шуми! Это же мой единственный шанс, как ты не понимаешь! Я же люблю его… Очень люблю! Если я сейчас не буду с ним, мне хоть в петлю лезь… Хоть в пруду топись! А если все получится… То мне больше ничего в жизни и не надо.
Швейцар вздрогнул. Он вдруг вспомнил, что все это уже было с ним. Вот так же стояла перед ним девчонка, упрашивала его, стараясь казаться веселой, хотя в глазах у самой стояли слезы… В этом было что-то мистическое, какая-то загадка тайна, такое полное повторение истории было просо невероятным… Дядя Ваня постарался отогнать шальное воспоминание подальше, он даже мотнул головой, как замороченный оводами конь.
– Ох, ну и чумовые вы, современные! Наши-то в ваши годы потише были, поскромнее. Разве что мать твоя… – сказал он и прикусил язык. Черт дернул его сболтнуть лишнее! Эх, достала она таки его, ввела в грех, чуть было не выболтал секретное, баба, ну честное слово, баба!
– А что моя мать? Что ты хочешь сказать? – как ни поглощена была Татьяна своими заботами, она все же уловила напряжение, охватившее швейцара при последних словах. Да и слова-то были какие-то странные. Почему-то он все время вспоминает мать… Но при чем тут мама? С мамой она как-нибудь сама разберется, потом. Мама у нее вообще что надо – не доставала по пустякам, помогала в сложных ситуациях, у Татьяны от нее не было секретов. К дочкиному увлечению Жекой она относилась терпимо, правда, ни раз говорила, что, когда Татьяна перебесится, ей самой же будет смешно, какой фанаткой она была.
– Да я так, ничего, обмолвился, – дядька чувствовал себя неловко. Ему было стыдно за свою несдержанность, хотелось быстрее отделаться от назойливой племянницы. И что они обе хотят от него, прилипли как мухи. – Ладно уж. Будут тебе ключи, – он сказал это быстро, скороговоркой, лишь бы его поскорее оставили в покое.
– Дядечка, миленький ты мой, какой же ты хороший! – одуревшая от счастья Татьяна бросилась швейцару на шею и расцеловала в заросшие щеки. – Спасибо тебе, дядь Вань, я этого век не забуду!
– Век не забуду, век не забуду! – ворчал дядька, проходя сквозь крутящуюся дверь в прохладный гостиничный холл. – Лучше бы о своей жизни подумала, дуреха! – Он был бы и рад дать обратный ход, но было уже поздно. Ну, не мог он сказать сейчас ей, что все отменяется! Вон как сияет вся, глаза как светятся! И кто их разберет, этих женщин. Такое вытворяют, уму непостижимо.