— Раз, два, три… Ого! — сказал он, когда через несколько мгновений банка глухо брякнула далеко внизу. — Метров пятьдесят!
Ему было очень холодно. Зуб на зуб не попадал. Спальный мешок с одного бока совсем промок, словно он устроился на ночлег, в луже.
Он не находил себе места. Его бросало то в жар, то в холод. Зуб на зуб не попадал.
Он расстегнул мешок, достал из-под головы холодные, липкие ботинки, с трудом их натянул и, наступив рукой на спящего Потемкина, выполз из палатки.
Ему показалось, что снаружи теплее. Даже совсем тепло. Было очень темно и тихо, туман рассеивался, и стали видны звезды.
Ухали ночные обвалы. Внизу шумел поток.
Он немного побегал на месте у входа в палатку. Галька хрустела под ногами. Остановился. Поглядел вокруг.
— Где-то рядом эдельвейсы, — неожиданно для себя сказал он ясным голосом. — Где-то совсем рядом!
Он посмотрел в сторону, откуда они пришли. Бурая мгла переходила в черное небо, на котором мигали звезды. Нет, перевала не видно.
Он махнул рукой около уха — комар, что ли, пищит? Откуда?
Краснощеков внимательно посмотрел в сторону перевала и увидел зеленую проблескивающую точку. Самолет? Какой самолет…
Вот оно что… клотоида… ну-ну, уж все сразу…
Он следовал взглядом за голубыми витками спирали, колеблющейся и фосфоресцирующей, все дальше и дальше, все ближе, ближе к пульсирующей, проблескивающей зеленой точке, бесконечно близко, и все-таки так и не достигая ее! Ему хотелось кричать от отчаяния, его трясло, он задыхался…
— Ну, хорошо. Хорошо! Хорошо же!!!
Ревели гигантские трубы, распуская невероятно низкий звук, обволакивая им и пронизывая все вокруг…
На перевале было тихо. Светила луна. Краснощеков обернулся — нет, Эльбруса не видно, и флага. Краснощеков стоял в тени, падавшей от черной скалы. Из блиндажа доносилась немецкая речь.
Открылась дверь. По каменным ступенькам поднялся молодой солдат е котелком в руке, подошел к выступу скалы и опустил котелок на землю. Солдат был совсем рядом. Он достал из кармана складную спиртовку, согнул ее в двух местах, поставил на плоский камень. На полку спиртовки он положил несколько кусков сухого спирта, чиркнул зажигалкой, поджег спирт и осторожно поставил котелок на спиртовку.
Краснощеков очень хорошо рассмотрел лицо солдата, когда тот грел руки над пламенем.
«Должно быть, денщик, — подумал Краснощеков. Денщик, по-видимому, был даже моложе его. — И все же это «Эдельвейс»… Фашисты… А мы… И ничего нельзя сделать…»
В то же мгновение он увидел круглые от ужаса глаза. Солдат схватил котелок, швырнул его что было сил в Краснощекова и бросился к блиндажу. Котелок очень больно ударил Краснощекова по выставленным вперед пальцам. Резко запахло свиной тушенкой.
— А-а-а-а! — кричал немец, с грохотом катясь по ступеням блиндажа.
Краснощеков мчался вниз, сшибая камни, срываясь, падая, раздирая одежду, царапая лицо и руки о смерзшийся снег. Зашипела ракета. Бегущая тень металась по синему снежному склону.
«Тиу-тиу-тиу-тиу», — засвистело вокруг. И сразу же: «Бопбоп-боп-боп-боп». По нему стреляли- из пулемета.
С размаху он влетел в глубокий рыхлый снег, упал, пополз, запрыгал, побежал по нему…
…Лагерь проснулся с первыми лучами солнца. Горы отбрасывали синие тени, и полет их в густом чистом воздухе отчетливо прослеживался до вершин. Внизу вдоль потока вилась тропа, с которой они сбились, а вдали, километрах в пяти, темнела и Зеленая поляна.
— Покончим жизнь альпинизмом! — бодро закричал Гаврилов, потирая руки.
— Это можно…
— Шапочку вязаную потерял.
— Сбегай и поищи…
— А все же неплохая была прогулочка!
Вано Дыдымов делал свирепое лицо, топорщил усы и, хватая то одного, то другого за руки, возбужденно рассказывал:
— Снегу, снегу-то сколько было! Ух ты! Если прямо встанешь — будет вот так. — Он резал ребром ладони по горлу. — Если чуть пригнешься — будет вот так, — чиркал на уровне глаз. — А если совсем пригнешься, то вот как! — И он яростно рассекал воздух рукой выше головы.
Лагерь быстро сворачивался.
— Что это с поэтом?
— Дрыхнет, мерзавец!
— Я слышал, он ночью выходил…
— На свежий воздух его. Проветриться!
Краснощеков крепко спал. Он лежал поверх спального мешка вниз лицом. Брюки и куртка были изодраны, руки в ссадинах и царапинах, на скуле синяк. Подошвы ботинок сорок пятого размера были совершенно гладкими, только на одном кривом гвозде чудом уцелел триконь. Рядом валялся помятый немецкий котелок.