Теперь сюжет тащит за собой героев, но и фабула повести проста и незамысловата: все действие сосредоточено на рейде советской воздушной эскадры в тыл врага и отражении удара фашистов по одному из прифронтовых городов. Ни особых событий, ни интересных приключений. Даже шпионов — верных друзей приключенцев тех лет — в книге нет.
Так, может, сама идея показать будущую войну была новаторской и обеспечила Шпанову короткую славу первопроходца? Нет, и здесь он ничего нового не сказал.
Вспомните, что я уже говорил: фантастические идеи этого автора не блистали оригинальностью. Он писал лишь о том, о чем было разрешено писать и о чем писали многие другие.
В конце XIX века живописали морские сражения будущего, в первой половине века XX пальму первенства перехватила авиация, конец XX перенес театр военных действий еще выше — в космос. У каждого времени были свои литературные игры. Уверен, замысли Шпанов свою повесть в начале двадцатых, в ней главенствовали бы не самолеты (хотя и аэропланы, разумеется, были бы), а «лучи смерти» — неизменный атрибут фантастики тех лет. Но… Но он написал роман в тридцатые, когда на коне была авиация и когда вся литература дышала воздухом будущей войны.
Тут нужно подчеркнуть, что победоносная война над врагом конкретным или условным — логическое продолжение идей и сюжетов, бытовавших в фантастике первого десятилетия советской власти. Тогда на почве всеобщей политической эйфории взросли многие десятки произведений, в которых пелся гимн близкой мировой Революции. Выработалось даже стойкое литературное клише: делается открытие, в результате применения которого свергается ненавистный капиталистический строй. (И не только на Земле. Толстой вон до Марса добрался…) Этим клише пользовались и забытые ныне графоманы, и те, что заслуженно стали классиками советской литературы: Вс. Иванов, В. Шкловский, Б. Лавренев, В. Катаев, И. Эренбург.
Позже, когда волна революционных настроений спала, а на смену им и в политике, и в жизни пришли более локальные задачи, изменилась и тематика произведений. От глобальной революции — просто к победной войне, оставляя торжество мирового пролетариата за границами повествования. На смену одному клише пришло другое: коварный враг посягает на СССР, но могучая Красная Армия одним мощным ударом сметает оного.
И в рамках уже этого клише тоже был написан не один десяток рассказов и повестей. Как мог быть Шпанов первым, если еще в 1928 г. вышло первое издание романа С. Беляева «Истребитель 17-У» на тему воздушной войны будущего, а тремя годами раньше С. Буданцев опубликовал свою повесть «Эскадрилья Всемирной Коммуны». Мало этого — вот другие примеры: в 1930 г. появился рассказ А. Быкова с характерным и незамысловатым названием «Грядущая война», а в 1932 г. — рассказы Л. Владимирова «Война» и Л. Лайцена «Гибель британского средиземного флота». Чуть позже — еще одна повесть о грядущей воздушной войне, на этот раз небесталанного С. Диковского, «Подсудимые, встаньте!». Наконец, в 1936 г. (когда был опубликован только лишь первый фрагмент шпановской повести), появилась пьеса В. Киршона «Большой день» — вещь, по многим параметрам совпадающая с «Первым ударом», но еще более одиозная в трактовке будущих событий, совсем уже лубочная, не театральная, а ярмарочная: советский пропагандистский балаган. Тем не менее в начале 1937 года это была пьеса номер один. Она шла в 68 городах страны, намного опережая по количеству постановок революционную «Любовь Яровую» и буржуазного «Отелло».