То есть первым Шпанов не был.
Да и после появления «Первого удара» тема будущей войны активно разрабатывалась — повесть не стала финальным аккордом ура-патриотической симфонии. Более того, накал предвоенной истерии лишь нарастал. Критик Л. Ровинский, рецензируя роман «На Востоке» (в нем Красная Армия громила японских милитаристов), призывал советских авторов писать побольше книг о будущей войне, ставя в пример японских литераторов, заваливших прилавки Страны восходящего солнца подобными романами. И призыв был услышан. Можно привести такие характерные примеры, как рассказ «Воздушная операция будущей войны» А. Шейдермана и В. Наумова, «Бой над океаном» и другие рассказы из цикла «Эпизоды будущей войны» П. Десницкого, «Мужчина держит испытание» и прочие рассказы В. Курочкина. Пролистав подшивку «Нового мира» за 1939 год (где увидела свет повесть Шпанова), я не нашел ни одного номера, где бы не говорилось об армии и войне — в прошлом, настоящем или будущем. Если перефразировать известную фразу Ломоносова о химии, «военная пропаганда широко простерла руки свои»… И не было никого, кто бы не оказался под рукой ее. Скажем, дань ура-патриотизму отдали и кинематографисты, причем такие видные, как Я. Протазанов, А. Ромм, И. Пырьев, создавшие, если следовать принятой в среде критиков классификации, «печально знаменитые» фильмы. Но вопреки словам Штирлица о том, что запоминается обычно последняя фраза, запомнили не предшественников и не последователей, а Шпанова.
Тогда, может быть, дело в ином? В масштабности, так сказать, полотна, в объемах повести, тираже, наконец?
Особой масштабности в «Первом ударе» читатель не обнаружит: речь идет об одном дне войны, об одной воздушной операции. Объемом повесть тоже не вышла. Хоть и иронизировал Дудин над толстыми романами Шпанова, «Первый удар» был в их ряду как Суок рядом с тремя толстяками — немногим больше ста страниц. П. Павленко, скажем, сумел раздуть свой «На Востоке» до более чем четырехсот страниц. Вот где объемы-то!
Ну а тираж? Да, он действительно был велик — все-таки шесть изданий кряду. Но разве тиражом можно объяснить все? Роман Павленко выдержал за три года около пятнадцати отдельных изданий только на русском. Труды великого «младо-земельца» печатались десятки раз миллионными тиражами, но на кого они оказали влияние и кто помнит о них?
Пусть простят меня читатели за пространные суждения. Они подтверждают то, что «Первый удар» не являлся чем-то из ряда вон выходящим ни в литературе, ни в общественной жизни, а жизнь самой книги была столь коротка, что говорить о ее сокрушительном влиянии на настрой целого народа просто нелепо.
То есть по-прежнему непонятно, за что книга заслужила столь яростную нелюбовь.
Так, может, причина станет яснее, если мы обратимся непосредственно к критике и разберемся, за что ругали?
Ну, в чем, это понятно. Шапкозакидайство, пропагандистская агитка, лживая книжка.
На следующий год после Победы В. Сапарин, чуть позже ставший одним из ведущих фантастов 1950–1960 годов, опубликовал рассказ «Чудесный вибратор» (другое название «Происшествие в доме № 5»). Так вот в нем в качестве возможного применения фантастического изобретения предлагалось военное — и тут же следовало повествование о том, как аппараты, использующие принцип направленной вибрации, истребляют целую армаду вражеских самолетов. С нашей стороны при этом не пострадал ни один солдат и тем более мирный житель (вражеские самолеты взрываются на пустыре, охватывающем кольцом город). Чем не пример шапкозакидательства? Ни крови, ни грязи. Нажал на кнопочку и следи, чтобы сотни трупов вместе с обломками падали на специально отведенное место!
Шпанов в «Первом ударе» обошелся без чудесных аппаратов. Там все достаточно реально — и его «война будущего» не бескровна. Вот несет тяжелые потери группа бомбардировщиков, вот гибнет самолет-разведчик, вот идет на таран один из героев книги Сафар… Шпанов любит точность даже в фантастике, числительные встречаются чуть ли не на каждой странице, и потому мы можем даже подсчитать, сколько примерно наших самолетов погибло в описываемом рейде. Оказывается, не менее ста, то есть каждый седьмой (точнее не скажешь, потому что Шпанов, говоря о наших потерях, все же не всегда приводит цифры). Неужели мало? Шпанов не описывает боев по всему фронту, а они были, их никто не отменял, значит, и потери были (и, кстати, не везде бои протекали легко — об этом Шпанов хотя и вскользь, но упоминает — потому что понимает, что иначе быть не могло).