У Шпанова таких попаданий намного больше. При всей скудости изобразительных средств он верно смоделировал события и точно воспроизвел ситуации.
«Горел аэродром. Языки пламени пожирали ангары, авиамоторные мастерские, складские помещения, жилые корпуса. На месте самолетных стоянок полыхали костры. Костров было много — это догорали на земле разбитые самолеты базировавшейся здесь 11-й смешанной авиадивизии 3-й армии. Зеленое летное поле, взлетно-посадочная полоса, рулежные дорожки — все пестрело пятнами больших и малых воронок…
Офицеры бросались к машинам, невзирая на разрывы бомб и пулеметный огонь штурмовиков. Они вытаскивали самолеты из горящих ангаров. Истребители совершали разбег по изрытому воронками полю навстречу непроглядной стене дымовой завесы и непрерывным блеском разрывов. Многие тут же опрокидывались в воронках, другие подлетали, вскинутые разрывом бомб, и падали грудой горящих обломков. Сквозь муть дымовой завесы там и сям были видны пылающие истребители, пораженные зажигательными пулями. И все-таки некоторым офицерам удалось взлететь. С мужеством слепого отчаяния и злобы, не соблюдая уже никакого плана, вне строя, они вступали в одиночный бой с советскими самолетами. Но эта храбрость послужила лишь во вред их собственной обороне. Их разрозненные усилия не могли быть серьезным препятствием работе советских самолетов и только заставили прекратить огонь их же собственную зенитную артиллерию и пулеметы».
Любой, прочитавший текст, скажет, что это — о первых днях или даже часах войны. И будет прав. Но: первый абзац взят из уже цитировавшихся воспоминаний П. Цупко «Пикировщики» (М., ИПЛ, 1978 г., стр. 19), а второй — из повести Шпанова. Разница лишь в том, что у Цупко горит наш аэродром, а у Шпанова — немецкий. В остальном — никаких различий в описании.
А вот еще одна цитата из повести:
«По плану внезапного нападения на Советский Союз общая задача германских воздушных сил сводилась к нанесению ошеломляющего удара на трех направлениях: Смоленском, Минском и Киевском. Операцию на севере, против Ленинграда, пришлось задержать вследствие неполной готовности флота. Операция на южном направлении (Одесса) была отложена из-за необходимости сосредоточения максимальных сил на главных фронтах». В любом учебнике новой истории найдется карта плана «Барбаросса» с указанием направлений основных ударов немецко-фашистских войск. Сравните эти направления и текст приведенного абзаца. Попадание полное.
А вот пример иного рода — психологически точное описание ситуации. В повести на дирижабле, бомбящем один из городов, немецкий офицер безжалостно убивает механика и сбрасывает его за борт — балласт! Генерал-майор авиации П. Стефановский, описывая рейд ТБ-7 на Берлин, вспоминает: «Напряженность некоторых товарищей достигла критического предела. В районе Штеттина штурман, открыв люк, пытался покинуть самолет на парашюте. Командир приказал застрелить труса (выделено мной. — Я.Р.)». Меняются адреса, меняется антураж, но поведение людей неизменно — и оно верно схвачено Шпановым. Если кто-то считает, что этот пример притянут за уши, что ж, вот иной: «Бомбы всё… нет больше бомб… Но есть еще комсомольская птичка и в ней лейтенанты Миша и Гиго. Бери их, Родина, бери, партия, своих сынов!» Дробя и ломая стальное плетение ферм, самолет врезался в гущу готовившихся к вылету истребителей». Так Шпанов описывает таран. В этом случае даже нет нужды приводить цитату из мемуаров: и без того понятно, что писатель предвосхитил подвиг Гастелло и десятков других советских летчиков. Про негативную роль книги говорят все. Но никто не задумался о ее позитивной роли в победе над врагом, о том, что она настраивала людей на подвиг и готовила к подвигу!..
А точность датировки — разве мимо этого пройдешь? В реальности война началась 22 июня, а у Шпанова — 18 августа. И хотя год не называется, сама практика того времени писать о войне как о событии самого ближайшего будущего заставляет делать выводы, что Шпанов описал начало сороковых годов, а никак не более далекое будущее.