Потом, когда танковые клинья вломились бы в Польшу (начальник генерального штаба Ф. Гальдер: группировка советских войск «вполне допускает быстрый переход в наступление, которое было бы для нас крайне неприятным» — дневниковая запись от 7 апреля 1941 г.), дальняя авиация практически безнаказанно нанесла бы свои удары по любым объектам в Германии. Безнаказанно? А что же немецкие ПВО? «Истребители не выходили навстречу СБД. Их не хватало у германского командования. Оно не могло оборонять авиацией всю территорию империи». Эти слова Шпанова ныне подтверждаются документально — накануне вторжения в СССР на территории Германии в составе ПВО имелось всего около трехсот самолетов, ВВС были рассредоточены на фронтах.
Согласно концепции, господствующей в нашей армии, в будущей войне наступление могло вестись непрерывно 15–20 и более суток. Это же положение закреплялось и в плане «Гроза»: на 30-й день операции фронт должен был выйти на линию Остроленка — р. Нарев — Лович — Лодзь — Крейцбург — Оппельн — Оломоуц. В реальности во время «освободительного» похода в Польшу Красная Армия не достигла этих рубежей, и сам поход занял всего девять неполных дней. Кстати, потери нашей армии при этом составили (по официальным данным) чуть больше семисот человек убитыми и около двух тысяч ранеными — цифры словно бы взяты из «шапкозакидательной» повести, настолько они малы. Ну а далее? Далее — вся Европа, теми же темпами.
Для этого, конечно, нужно было иметь огромное численное превосходство как в живой силе, так и в технике. Но оно имелось! При скрытой мобилизации Красная Армия, располагавшая тогда 303 дивизиями, могла иметь в полной боевой готовности 172 уже на 2—4-е сутки после приказа, еще 60 — на 4—5-е сутки, остальные — на 6—10-е сутки мобилизации. Для войны с Германией выделялось 247 дивизий, или 81,5 % от общей численности армии: 6 млн. человек, 62 тыс. орудий и минометов, 14,2 тыс. танков и 9,9 тыс. самолетов (впрочем, и без этого плана советское военное руководство располагало на западных рубежах накануне войны 3,5 тыс. самолетов, что создавало почти двукратное превосходство над силами Люфтваффе). Эти силы и должны были пройти от Бреста на востоке до Бреста на западе.
Вот для чего в повести Шпанова объявлялась мобилизация.
Нападение Гитлера смешало карты Сталину, но несколькими годами спустя наши генералы все же продемонстрировали правильность своих предвоенных расчетов, когда в ходе Ясско-Кишеневской и Висло-Одерской операций танки проходили до 75 километров в день! «Наш батальон прорвался к аэродрому настолько стремительно, что они не успели поднять в воздух самолеты, и наши танки неслись по аэродрому, ломая плоскости, круша «мессершмиты» и «юнкерсы»», — вспоминала офицер связи И. Левченко об одном из боев в Венгрии. Точно так же, с ходу, наши части захватывали немецкий аэродром и в финальных главах «Первого удара».
Мог ли Шпанов, работая над повестью, основываться на закрытых источниках? Ведь не зря же все хулители в голос говорят о «заказанности» книги. Не думаю, что литератор не первой величины мог быть допущен к секретным документам. Возможно — и то с большой натяжкой, — что какие-то намеки писатель мог получить от друзей-авиаторов, но существование даже этого информационного канала кажется мне чересчур гипотетичным.
Получается, что автор, основываясь лишь на официальных источниках и собственном опыте, сумел разработать свой вариант начала войны в Европе, который с точностью совпал с планом советских стратегов «Гроза». Может быть, в этом в большей степени заключается истинная причина той опалы, которая постигла «Первый удар» на долгие годы (и именно отсюда растут ноги у странных оговорок о двух неделях): военные не могли допустить, что даже в виде беллетристической фантазии их тщательно разработанный план был обнародован накануне его воплощения в реальности. Для этого и была уничтожена книга, для этого и спустили с цепи критиков — ату! А позже эстафету стрельбы по проверенной мишени переняли и критики нового, уже постсталинского времени. Ведь нет ничего прочнее старых заблуждений.
…В 1936 году Ворошилов объявил: «Теперь, когда наши силы удесятерились, мы вовсе и не ставим вопрос, победим ли мы врага или нет. Победим безусловно. Сейчас не в этом уже дело. Сейчас вопрос ставится так: какой ценой, какими усилиями, какими жертвами мы победим? Я лично думаю — так думает т. Сталин, так думает т. Орджоникидзе, так думает весь наш ЦК и правительство, — что мы должны победить врага, если он осмелится на нас напасть, малой кровью, с затратой минимальных средств».