И ушел, не оглядываясь.
Думать тут было не о чем. Совершенно.
Формально Театр имени Сулержицкого был одним из многих небольших театров, возникших в последнее десятилетие на базе восстановленных Дворцов культуры. Какой-то завод над ним шефствовал, сколько-то утренников они давали по разнарядке… Но вечерние их спектакли вызывали раз от раза серьезный резонанс.
Они ставили один спектакль в месяц-два, давали его с десяток раз и снимали с репертуара. На больший масштаб не хватало ни людей, ни помещений. Денег, в общем, не хватало. Последними их постановками, о которых я слышал, были шекспировский «Кин Третий» и «Оправдание» Быкова, после которого театр едва не закрыли. Сейчас там шли молчановские «Похороны шута».
Днем в пустом зале репетировали следующую постановку. Называлась она просто и незамысловато: «Сказка для сына».
— Новенький, — буркнул в микрофон режиссер.
Динамики каркнули. И я вышел на сцену.
На совершенно негнущихся ногах я прошел туда, где на табуретке сидела молодая женщина, которую, как я уже знал, звали Антонина. Мне полагалось помнить, что это принцесса на троне. На репетициях для экономии времени и сил реквизит не разворачивали.
Я опустился на одно колено и поймал ободряющий взгляд карих глаз.
— Итак, сэр Роланд, — чуть хрипловато сказала Антонина, — согласны ли вы во имя моей любви вызвать на поединок сэра Эрика…
— Я рыцарь, ваше высочество… — выдавил я.
— Еще раз, — выплюнули динамики.
— Я рыцарь… ваше высочество… А…
— Еще раз.
— Ладно, — сказал режиссер, когда в постоянных повторах пятнадцатиминутной сцены прошло почти два часа. — Мизансцены и текст вы вроде запомнили… Поехали нормальный прогон.
Уставшие было артисты вокруг оживились и задвигались, занимая исходные места. Я, обреченно сжавшись, сидел возле кулисы и смотрел в сторону.
— Новенький, — позвал вдруг режиссер.
Я поднял глаза. В полумраке пустого зала было видно, что за пультом рядом с ним сидит Савешников, кадровик театра. Что он тут делает? Смотрел небось, как я позорился…
— Все запомнил? — спросил режиссер. — Выходишь во втором такте, после реплики канцлера.
Мне стало холодно, а потом, без паузы, очень жарко.
…Принцесса в ярости металась по зале, комкая в руках платок. Канцлер — худой старик с отечным лицом — следил за ней одними глазами, каменно возвышаясь в центре помещения.
— Интересы государства — превыше всего! — провозгласил он наконец. И твердо добавил: — Простите, ваше высочество.
Принцесса, замерев и вцепившись пальцами в изодранный кусочек тонкой ткани, слушала, как его шаги стихают в коридорах. Потом медленно вернулась к своему трону — меньшему из трех, стоявших в зале.
Позвонила в колокольчик. Кивнула вбежавшей фрейлине и стала ждать.
Мой выход.
…Бедная девочка совершенно потерялась в огромном пустом помещении. Одна и беззащитна она была здесь, одна и беззащитна она была во всей своей стране. В зале сквозняки, даже мне сразу стало довольно зябко. А ее кожа, наверное, совершенно заледенела.
Я опустился перед ней на одно колено и низко склонил голову.
— Итак, сэр Роланд, — звонко сказала она. Слишком звонко. Это звенели в голосе слезы, такие, которые невозможно высвободить. Из таких слез получается отчаяние и безнадежность. Из таких слез получается отвага и решимость.
Ее высочество подалась вперед, совсем близко. Меня обожгло ее дыханием.
— Согласны ли вы во имя моей любви вызвать сэра Эрика на поединок?
Я медленно поднялся.
— Я рыцарь, принцесса, — холодно сказал я, — а не наемный убийца.
Ее высочество дернулась, точно от пощечины.
В общей гримерке ровно гудели голоса. Я сидел в углу на коробках с костюмами и пребывал в полной прострации. У меня получилось! Я, конечно, не видел себя со стороны, но ведь известно, что игра актера зависит от его способности к перевоплощению, а тогда, на сцене, я чувствовал себя совершенно перевоплотившимся! Все-таки бессмысленные на первый взгляд «черновые прогоны» нашего режиссера дали великолепный результат! И вот им всем, учителям, репетиторам, экзаменаторам, которые в один голос твердили, что я не способен играть! Я буду играть! Господи, да неужели же это все взаправду?!
Надо мной склонилось лицо Антонины. Сейчас «юная принцесса» выглядела на хорошие тридцать.
— Молодец, — сказала она добрым голосом. — У тебя получилось с первого прогона. Это значит, ты очень пластичный.