Но Роберт и это пропустил мимо ушей – торопился произнести заранее приготовленные слова, объяснить свое внезапное вторжение:
– Здравствуй, Анна, – хрипло сказал он. – Я искал тебя. Чтобы… чтобы сказать: твоя бабушка…
Он запнулся, сообразив, что о смерти Дарьи Михайловны следовало бы сообщить как-то потактичнее. Все-таки старая алкоголичка была для этой девушки единственным близким человеком.
Анна грустно кивнула. «Я знаю. Я почувствовала. Сначала ей сделалось очень больно, но совсем недолго. Потом она уснула. А потом ее не стало… Ты можешь не говорить, я тебя и так услышу».
Тут-то до него наконец дошло. Она знает, что он слышит ее мысли! И тоже умеет слушать. Вот в чем дело! Вот почему ее вид так на него действует! Они – совладельцы Дара, они одной крови!
– Ты… тоже?! – все-таки проговорил он вслух. Спохватился, сжал губы и мысленно продолжил.
«Ты умеешь читать мысли?»
«Я не читаю. Я чувствую. Я знала, что ты рано или поздно придешь за мной. И ты пришел».
После этого оставалось сказать – нет, подумать – только одно:
«Иди ко мне, я увезу тебя отсюда. Я… без тебя теперь не смогу».
Мысленно произнеся слова, которые он вряд ли смог бы, не покраснев, проговорить, Роберт понял, что сказанное – не преувеличение, а чистая правда. Что бы с ним ни делали, без нее он отсюда не уйдет.
«Я знаю». Она отвела глаза, осмотрела комнату – и он перестал ее слышать, хотя должен был бы, контакт не мог так внезапно оборваться. Когда Анна снова повернулась к нему, лицо ее было печально.
«Хорошо. Идем».
Она поднялась. Плед соскользнул на пол, журнал упал. Как была, в домашнем кимоно, она подошла к окну.
Роберт спрыгнул вниз, под льющиеся с крыши струи, поднял руки, и Анна опустилась в них.
Она была очень легкая.
Глава одиннадцатая
Счастливый Роберт
«Ты везешь меня к себе домой?», спросила она в машине, стряхивая капли с волос.
«Нет, мы будем жить… в другом месте». Роберт отвернулся, чтобы она не услышала дальнейших его мыслей, хоть и не был уверен, что это ухищрение поможет – кажется, Анна владела Даром не хуже, чем он, а может быть, и лучше.
Впрочем, самую опасную мысль, о жене, он тут же загнал подальше – после, про это после.
А куда везти Анну, он уже знал. Вот ведь странно – вроде был не в себе, совершал какие-то совершенно немыслимые поступки, а прагматизм никуда не делся, шарики крутились, серое вещество функционировало.
– Заедем ко мне на работу, на минутку, – сказал он вслух – якобы потому что нужно глядеть на дорогу.
И, хоть не смотрел на Анну, услышал ответ: «Хорошо. Ты только не волнуйся. И ничего не бойся».
Оказывается, она может с ним разговаривать и без визуального контакта. Это значит, и слышать его внутренний голос? Наверняка.
И Роберт стал думать про безопасное: какая же она красивая и какое счастье, что она с ним поехала. Это было совсем нетрудно.
Поразительно, но никакого обычного разговора, вполне естественного в подобных обстоятельствах, между ними не произошло: он не объяснялся в безумной любви, не рассказывал о себе, даже имени своего не назвал, а она ни о чем не спрашивала. Ему почему-то казалось, что она всё про него знает и без объяснений.
Оставив ее в машине около института, Роберт заскочил во французский отдел, где Мишка Лабазников сегодня отчитывался по прохождению стажировки. Мишка сидел в Сорбонне, на шикарной полуторагодичной халяве, которую получил не без Робертовой протекции. В Москву приехал на неделю, а потом назад в Париж.
Выманив должника в коридор, Дарновский сразу спросил про главное:
– Помнишь, ты мне ключи от хаты предлагал. Она по-прежнему пустая? Не сдал?
– Что ты. Ленка трясется из-за бабушкиной коллекции. А что, ключи нужны? – Мишка оживился. – Ну ты свинья. От своей королевы красоты гуляешь?
– Дашь ключи или нет?
– Само собой. Я в шесть отваливаю в Шереметьево. Ключи оставлю у соседки, в 46-ой. Только вы там потише куролесьте, фарфор Ленкин не переколотите. – Лабазников заговорщически шепнул. – А кто у тебя завелся-то? Неужто еще краше Инки?
– Краше. Слушай, – перешел на следующий виток нахальства Роберт. – Ленка наверно себе в Париже барахла накупила, московские шмотки носить не будет.
– А, провинциалочка, – понимающе кивнул Мишка. – «Хороша я, хороша, плохо лишь одета». Да бери, конечно. Ленка сколько раз говорила: вернусь, всё из шкафа на помойку. Только как у твоей цыпы с комплекцией? Ленка у меня, сам знаешь, существо эфемерное. Одежда 42-й, обувь 35-й.