— Далеко мы заехали. Но вы не учли, что еще со времени Крузенштерна, который повел русские корабли впервые в кругосветное плаванье, русский матрос обладал широким кругозором. Дальние походы развивали весь экипаж. Если вы почитаете Станюковича, то увидите, кроме жестокости и службы, между офицерами и матросами даже тогда, несмотря на все кастовые предрассудки, возникали зачастую неформальные теплые отношения.
— Ну да, верного денщика и барина.
— Нет, старшего и младшего друга, причем иногда младшим оказывался офицер. А блестящая чистота на корабле помогала людям сохранить здоровье, спасала от лихорадок и эпидемий.
Но главное не в этом. Вам еще незнакомо состояние апатии, тоски, то, что теперь называется депрессией, когда человеку все становится все равно. Однако психиатры и психологи знают, что подобные состояния начинаются с внешней неопрятности. Знаете, все мы живем по синусоиде, даже по двум: одна психологическая, другая физиологическая. Обычно, когда физически мы в максимуме, то психологически где-то в минимуме, потом наоборот. У разных людей это по-разному. Но самое страшное, когда вершины совмещаются в минимуме, тогда кончается синусоида и начинается прямая депрессии. Вот чтобы этого не произошло, и существует воспитание культуры человека и воинский устав.
— Воинский устав существует ух сколько, — сказал Гриценко, — а психология наука молодая.
— Правильно. Правила поведения сначала создавались опытным путем, как мы сейчас бы сказали, методом проб и ошибок, а потом уж пришли психологи и кое в чем разобрались, что-то сумели подсказать.
И еще одно: во время революции флот выдвинул не только Колчака. Были офицеры, которые сразу встали на сторону революции. Основная часть придерживалась такого рассуждения: «Мы люди двадцатого числа (двадцатого числа офицеры на флоте получали зарплату), мы тоже почти пролетарии, а флот создан всем государством, поэтому должен служить правительству, которое изберет народ. Посему флот не должен принимать участия в революции; ибо на чью сторону он встанет, тот и победит».
— Благородная позиция, — задумчиво сказал Карпенко.
— Не совсем. Она возникла из-за того, что офицеры стояли в стороне от народа и не понимали — матросы это тоже часть народа, а они уже сделали выбор. Кроме того, строевые офицеры все были из дворян, пусть многие и не владели личным состоянием, но у многих старшие братья, отцы и деды были помещиками и богатыми людьми. И все же лучшая часть офицерства, пусть не сразу, но пришла в революцию. Вы удовлетворены ответом, товарищ Столбов?
— Не совсем.
— Что ж, доспорим в другой раз, а сейчас, — Юрий Евгеньевич посмотрел на часы, — до построения на увольнение осталось сорок минут, прошу приналечь на приборку и не опаздывать в строй.
Через двадцать две минуты запыхавшийся Карпенко доложил:
— Приборка окончена.
— Пусть БЧ готовится к увольнению.
— Есть. — И уже в дверях растерянно: — А вы принимать не будете?
— Я занят. — Доватор уткнулся в схему, — Надеюсь, вы меня не подвели.
За две минуты до построения Юрий Евгеньевич вышел в коридор. Столбов уже в форме первого срока старательно протирал подоконник. Сделав вид, что ничего не заметил, инженер-лейтенант повернул обратно.
Дверь распахнулась без стука. В комнату влетел чемодан и шлепнулся на постель. Доватор улыбнулся недоверчиво: так входить мог только Клемаш… «Здесь? Любитель асфальта? Или его уже поперли из управления?» Точно на чемодан легли перчатки.
— Клемаш, бродяга, входи!
— А откуда ты знаешь, что это я? — раздался веселый голос из коридора, и Клемаш вошел. Шинель в талию, плечи как влитые. На такие плечи можно сразу класть погоны капитана третьего ранга как минимум. А фуражка, а козырек! Интересно, куда патрули в Москве смотрят, или они насчет морской формы некомпетентны? Доватор пошел навстречу, растопырив руки.
— Ну и шикарным ты мариманом в Москве стал. Тебя что, на флот отправили? У меня тут место для второй койки имеется.
— А я распорядился.
И действительно, два матроса уже вносили койку. Старшина шествовал с одеялом и бельем. Старшина шествовал почтительно.
«Ну и ну, — подумал Доватор, — меня так не встречали».
— Слушай, почему к тебе наш старшина проникся такой любовью?