Скрепя сердце, девушка ушла на представление. А трое иксов вступили в трапезную, и их решимость улетучилась, как дым.
— Братья, мы готовимся шантажировать герцога Ориджина.
— Он давно мертвец.
— И живым Ориджинам на него наплевать — ты об этом ведешь речь?
— Давайте начнем по-доброму. Вдруг выйдет…
Обри поставил запертый сундучок у стены, возле склада минервиных подарков. Шрам зажег свечу, шесть ладоней окружили ее.
— Говори…
— Ты говори!
— Герцог Одар Ориджин, просим прощения. Мы обращаемся к вам по важному делу.
Фитцджеральд перечислил имена и чины. Сказал, что речь идет о безопасности замка.
— Один мятежный дух разводит смуту и пугает личный состав. Нужно найти на него управу.
Ни звука. Занавеска тихо болталась на открытом окне. С потолка упала капелька крема.
— Милорд, прямо сейчас дух готовится нанести удар по собранию женщин в лабиринте. Моральный ущерб будет огромен.
В ответ — тишина.
Шрам процедил:
— Ладно, чего уж…
Подошел к креслу, ощупал, будто боясь обжечься, и поместил зад на краешек.
Ничего не произошло. Кайры навострили уши — ни одного шепотка в звуках ветра. Шрам поерзал ягодицами по старинному креслу, покашлял, надеясь привлечь внимание. Призрак ничем не выдал своего бытия.
— Придется, — выронил Обри. — Иначе никак.
Он отпер сундучок и достал человеческий череп. Тот выглядел паршиво: лицевые кости были проломлены, трещины покрывали верхнюю челюсть. Обри поискал места для него. Обеденный стол не так давно был залит кремом, и все вокруг хохотали. Чтобы не осквернять череп герцога, кайр применил подставку: взял книгу из числа подарков — благородного вида, темную с серебром. Книга легла возле свечи, череп разместился на черной обложке, озаряемый тусклым светом.
— Герцог Одар, простите, что мы прибегли к такому средству. Дело очень серьезное. Ответьте нам.
Колыхнулись занавески. Порыв ветра донес отзвуки музыки из лабиринта. Но ни одно слово не достигло слуха кайров.
— Герцог Одар?..
Тишина.
— Братья, — признался Шрам, — я чувствую себя кретином. Что, если нет никаких призраков?
— Как — нет?
— Мы же не видели никого из них. И Дама, и лидский генерал говорили через Мередит. Может, она просто нас разыграла?
— Мередит — честная девушка! — вступился Обри.
— А мы — честные парни. Но шутили же над Минервой в день гадания…
Свеча сгорела уже на треть. От былого азарта не осталось и следа. Становилось тоскливо.
— Пойдем-ка в гробницу, вернем череп, пока не поздно, — предложил Фитцджеральд.
— Нет, стойте! — Обри озарила мысль. — Вспомните: надо что-то интересное сказать. Приманить духа какой-нибудь историей.
— Ну, приманивай…
Шрам встал из герцогского кресла и принялся глядеть в окно. Фитцджеральд смотрел на Обри, но без особенной надежды. Первый мистик задумался:
— Э… Ну… Я вот что расскажу. В день великой битвы я, леди Иона и Хайдер Лид…
— Да брось, — вмешался Шрам. — Хоть духа не смеши, если он существует.
— А лучше как ты, дурную летопись читать? — обиделся Обри.
Однако он глянул на книгу, служившую подставкой. Она называлась: «Тайные ужасы Первой Зимы», и сочинительницу звали подобающе: Мегара Эстель. Типичное имя для ведьмы… Обри решил: попробуем, терять уже нечего. Раскрыл книгу там, где лежало ляссе, и в дрожащем алом свете принялся читать вслух.
Сын лорда знал, что отъявленную ложь следует прятать на виду. Он мог быстро похоронить труп, сославшись на скверное его состояние. Вместо этого сын оказал великому отцу посмертную почесть: выставил тело для прощания на трое суток в большом зале родового замка. Труп не лежал в гробу — он был усажен в кресло во главе стола. Сын первым упал перед ним на колени и поцеловал гниющую руку, с которой едва не сплывала перчатка. Затем подошли братья покойного и другие сыновья. Вдова и дочери, и племянницы. Вассалы и рыцари, и главы городских гильдий. Бинты покрывали лицо трупа, но все же нельзя было смотреть без содрогания. Чудовищный смрад не давал дышать. Дамы плакали, выходя из зала; воины прикладывались к флягам.
Однако все без исключения восхищались сыном. Ему хватило мужества не только спасти покойного, а и довезти до родного замка, и воздать отцу почести, невзирая на страх! По меньшей мере трое могли претендовать на наследство павшего лорда, но после такого проявления железной воли никто не посмел перечить этому сыну. На четвертый день он похоронил гниющего чужака в фамильной усыпальнице, велел отмыть кресло и воссел на него, чтобы править землею. История запомнила его великим и славным лордом, лишь немного уступавшим отцу.