Она оборачивается и непроизвольно вздрагивает, когда видит в дальней части ванной, не освещенной лампами, чей-то сгорбившийся возле стены силуэт. Первая мысль: бежать. Первая ассоциация: Дулио, который ждет подходящего момента, чтобы довести ее до сумасшествия.
Силуэт подносит что-то к лицу, оранжевый огонек, который она не замечает сначала, становится ярче, а после ввысь взмывает серая курчавая полоска дыма. Любопытство сменяет страх быстрее, чем она думает.
— Кто здесь? — решается она, прищуриваясь и делая несмелый шаг вперед. С ресниц капает вода, и Альма смаргивает ее.
— Снова что-то вынюхиваешь, Альма Грей?
Знакомый грубоватый голос она не перепутает ни с кем. Страх уходит полностью.
— Оливия, что ты здесь делаешь?
— То же, что и ты, — отвечает она, и над ее головой снова вертится серое облако, — нарушаю правила.
Альма какое-то время молчит, продолжая всматриваться в полутьму, и снова морщит нос. Что-то ей подсказывает, что неприятный запах именно от этого серого дыма.
— Брось кривиться, — прерывает тишину Оливия, — садись уже рядом, раз пришла. Вижу, что тоже не спится.
Альма вытирает руки о подол сорочки и шагает в темную часть ванной, останавливаясь возле Оливии и присаживаясь рядом с ней, прислонившись к холодной стене спиной. Она подтягивает к себе ноги и обхватывает их руками.
В молчании они сидят какое-то время. К запаху Альма постепенно привыкает, вопросов задавать не хочется.
— Это табак, Альма Грей, — негромко произносит она.
Оранжевый огонек снова становится ярче, и Альма завороженно наблюдает, как Оливия становится драконом. Она не успевает задать свой вопрос, Оливия отвечает на него сама.
— Ты же не думаешь, что Сейн мне только ягоды да грибы за твои прогулы с нарядов приносит. Смешная цена за вероятность получить выговор от Элдера Койна, не находишь?
Ответ на не заданный вопрос она получает, а от упоминания его имени сердце непроизвольно пропускает удар. Альма сглатывает и на мгновение закрывает глаза, чтобы вернуться к норме, если такое понятие вообще возможно в свете последних событий.
Альму не смущает, что она молчит, а говорит Оливия. Ей даже почти комфортно находиться рядом с ней. Оливия вынимает из-за спины маленькую баночку и, открыв крышку, гасит в ней оранжевый огонек, после чего бросает сверток в банку и снова заводит ее за спину. Она кладет на колени маленький мешочек и вынимает оттуда еще один такой сверток, только длиннее.
Потом они не раз еще так будут сидеть, и Альма узнает, что Оливия сушит табак, растения которого приносит ей Сейн из леса, прямо у себя в ячейке под кроватью, после чего делает вот такие свертки, именуя их самокрутками, и нарушает правила пару раз в неделю в этой ванной, потому что только здесь есть хорошая вентиляция прямо над этим самым местом.
Оливия склоняет голову и, чиркнув спичкой, поджигает самокрутку. Блеклое пламя освещает ее уставшее лицо и круги под глазами. Альма смотрит на нее и у нее в груди сжимается от жалости, когда она вспоминает, с чем столкнулась в этом замкнутом мире Оливия.
Кухарка чувствует ее взгляд и поднимает глаза. Альма старается не ежится от ее колючего взгляда.
— Будешь? — протягивает она ей самокрутку.
Альма сначала хочет отказаться, но рука сама тянется за чем-то новым. Примерно запомнив, что именно делала Оливия, Альма подносит самокрутку к губам и делает слабую тягу. Секунды не проходит, как она закашливается и мотает перед заслезившимися глазами рукой.
— Понимаю, — хмыкает Оливия. — Жизнь такая же, — зачем-то произносит она, — думаешь, что ко всему готов, а на самом деле задыхаешься.
Сказанные слова повисают в воздухе, и Альме не нужно объяснять их значение. Она снова смотрит на Оливию, без слов показывая, как ей жаль. Оливии не просто принять тот факт, что Портер больше не умеет ее любить.
— Мне жаль, — все же произносит Альма
Оливия резко мотает головой.
— Не надо, — и снова затягивается табаком.
Альма впервые задумывается, есть ли у главной кухарки жизнь за пределами ее участка работы, есть ли у нее подруги. У нее был Портер, он всегда у нее был, это всё, что она о ней знала. Сейчас даже его у нее нет.
Ванная снова наполняется звенящей тишиной и треском тлеющей бумаги самокрутки.
— Он пришел к ней тогда? — негромко задает вопрос Оливия.
Альма поворачивается к ней, взвешивая, сказать или нет. Жизнь их всех тут закалила, поэтому решение она принимает почти мгновенно.
— Пришел.
Оливия чуть кивает и прислоняется затылком к стене.
— Что произошло потом?
— Он сидел возле нее, — начинает Альма, — держал ее за руку, о чем-то негромко с ней говорил, — она делает паузу, но Оливия ее не прерывает, только безучастно смотрит вперед, — а потом…
Альма не хочет говорить, что потом он целовал Марту, покрывал поцелуями каждый сантиметр ее лица, стирая ее горячие слезы, а затем лег рядом и не уходил до тех пор, пока она не заснула в его объятиях, зная, что он сделал свой выбор.
Альма не хочет говорить ей этого.
— Потом? — подает голос Оливия.
— Я ушла, не знаю.
Альма бессовестно, но со спокойной душой говорит неправду, зная, что горькая правда здесь ни к чему. Жизнь здесь и без того не сахар. Оливия снова кивает. Глаза привыкают к темноте полностью, и Альма замечает, как Оливия смахивает со щеки слезу.
— Мне жаль, — в этот раз Альма говорит правду.
Оливия молчит, и Альма не рассчитывает получить от нее еще хоть какой-то ответ, но Оливия вдруг произносит едва слышно:
— Спасибо.
Они сидят в пустой ванной в середине ночи, совсем не подруги, даже не товарищи, только вынужденные сожители под землей, но Альма давно не испытывает такой легкости молчать с кем-то. Она знает, что это лишь временно. Эта тишина, и это единение. Оливии тоже нужно с кем-то молчать, они просто помогают друг другу.
Когда Оливия кладет остатки свертка в банку, они синхронно поднимаются с места, Альма разминает затекшие ноги, и они обе, не обронив ни слова, расходятся в разные стороны. Оливия в свой коридор, Альма в свой.
Мысли блокируются от такой странной ночной встречи, и Альме удается уснуть на неполные несколько часов. Утром она просыпается даже почти бодрая, получает расписание и решает полноценно позавтракать в привычной компании, но страшные моменты всплывают в ее памяти с каждой минутой все сильнее.
Чем ближе она подходит к столовой, тем сильнее обостряется ее чувство тревожности. Мыслей слишком много, но особенно ярких только три. Вайлет, которую она безумно сильно обидела. Сейн, чувства которого она отвергла. И Дулио Джекенсен, который совсем скоро убьет Альму Грей у всех на глазах, выдав закрытому миру Тринадцатого дистрикта лик Люси Грей.
Руки непроизвольно дрожат, когда она берет свой поднос с завтраком и направляется в сторону привычного стола. Альма непроизвольно озирается по сторонам. В последний раз она так боялась в тот момент, когда они стояли в ангаре Двенадцатого, и Кориолан Сноу был в шаге от того, чтобы лишиться жизни от пули Билли Бурого.
Она видит, что ее стол оживлен. Ребята уже собрались, что-то активно обсуждают, Альма подходит ближе и непроизвольно останавливается, сжимая поднос так, что белеют костяшки пальцев. На ее месте рядом с Сейном сидит Бекки, о чем-то с энтузиазмом рассказывая, а единственное свободное место осталось на краю рядом с Линдой, девушкой Люпина. Там, где полгода подряд сидела Бекки.
Альма вздергивает подбородок и делает вид, что это никак ее не задевает, хотя это бьет ее в самое сердце, и она поверить не может, что Сейн действительно так с ней поступает. Это совсем на него не похоже. Она уже собирается сесть рядом с Линдой, потому что против нее ничего не имеет, но Громила просит ребят сдвинуться в сторону, чтобы Альма села с ним.
Она не говорит вслух слова благодарности, Громила видит это в ее глазах.
Едва она кладет перед собой поднос и поднимает взгляд, чтобы посмотреть на Сейна, как вдруг видит его. Внутри все холодеет. Дулио Джекенсен несколько месяцев подряд сидит прямо за ее спиной, а теперь, когда она в первый раз пересаживается на лавку напротив, Альма видит его перед собой.