Телефон обнаружился у самого выхода. Я заказал разговор с Голландией через оператора. Ждать пришлось довольно долго. Служащий телефонной компании либо недавно поступил на работу, либо уже наполовину спал. Наконец я услышал на том конце провода голос матери. Ее спросили, согласна ли она заплатить за разговор. К моей радости, она ответила «да».
— Мама, — произнес я.
— Который там у вас час в Америке? Ты что там, умер? — закричала она в трубку.
— Нет, — ответил я, — пока что нет, но у меня к тебе один вопрос.
— Почему ты не спишь? — еще громче закричала моя мать. — У вас сейчас глубокая ночь. А я как раз собиралась принять душ.
— Послушай, какой номер был у тебя в Аушвице?
— Ты за этим звонишь мне среди ночи, ты что, совсем сдурел?
— У меня сейчас ночь, а у тебя утро. Я сам разберусь, чем мне заниматься ночью. Я взрослый мужчина, мама.
— Где ты?
— В Атлантик-Сити.
— Где это? Там опасно?
— Какой у тебя был номер, говори быстро, это очень срочно, здесь люди стоят и ждут, им тоже нужно позвонить.
— Ты думаешь, я помню этот номер наизусть? Нам его уже не накалывали на руку, нам вешали на шею бирку с номером. Для чего он тебе?
— У тебя сохранилась эта бирка?
— Она наверху.
— Так найди ее быстрее, это срочно.
— Для чего тебе вдруг понадобился мой номер из Аушвица? — снова закричала моя мать. — Что случилось? Где ты? Ты заболел?
— Живо, живо, живо! — прикрикнул на нее я.
— Найди эту бирку, пока еще не поздно, здесь люди стоят и ждут, мне нужен твой номер, возможно, в нем моя удача. Тебе следовало бы все время носить этот номер, тогда, возможно, тебе больше повезло бы в жизни.
— Живо-живо-живо? Да как ты смеешь так разговаривать со своей матерью?
— Сходи за этим номером — или я умру! — зарычал я.
Тут я услышал, что она наконец положила трубку на стол.
Через три минуты она вернулась:
— Насилу нашла.
Я записал концлагерный номер своей матери на внутренней стороне фантика от жвачки.
— Только пообещай, что ты не будешь использовать мой номер из Аушвица в своих дурацких книжках, — крикнула она напоследок, — этот номер стоит дороже всего того, что ты написал.
— Хорошо, хорошо, — согласился я, — не буду использовать твой номер в своих книжках. Мне он нужен для другого. Я тебе позже все объясню.
И я повесил трубку.
Сжимая в руке фантик от жвачки, я кинулся в туалет. Там из меня вышли все коктейли, которые я выпил за день. Я умылся и подумал о своей жене — в эту минуту она, должно быть, уже укладывала чемоданы.
Ребекка сидела за столом все в той же позе, в какой я ее оставил, и курила. Горка фишек перед ней снова уменьшилась наполовину.
— Где ты был? — спросила она.
— Ходил блевать, — ответил я, — от меня дурно пахнет?
— Нет, — сказала она, — я ничего не чувствую.
Номер моей матери из Аушвица тоже не принес нам удачи. Наоборот, из-за этого все еще быстрее покатилось под откос.
Когда у нас оставалось всего пятьсот долларов, Ребекка сказала:
— На самом деле это очень скучно.
Рядом с нами стоял японец с крупным перстнем-печаткой на пальце. Ему в этот вечер также не слишком везло. Он делал карандашом сложные расчеты в маленьком карманном блокноте, но, похоже, и это тоже не помогало.
— Что скучно? — решил уточнить я.
— Играть в азартные игры, — ответила Ребекка.
Мы отправились на поиски бара.
— Пять тысяч долларов — это ведь для тебя пустяк? — спросила она кокетливо.
— О да, — сказал я, — пять тысяч долларов для меня пустяк.
Я положил руку ей на плечо. На этот раз она ее не стряхнула. Это был не эротический жест и даже не призывный, скорее он входил в категорию придуманной близости. Но в эту минуту мне показалось, что вся моя жизнь подпадает под эту категорию.
Нам пришлось обшарить в поисках бара полказино. Большинство столов в игорном зале пустовало. Изредка нам встречались уборщики, заметавшие окурки и прочий мусор.
— Хай, меня зовут Петер, — поздоровался с нами молодой человек с аккуратным пробором. — Сегодня вечером я ваш бармен. Чем могу быть вам полезен?
Моя жена занималась танцами. Однажды, за несколько недель до Рождества, она пришла домой и объявила:
— Я записалась в танцевальный класс, хочу научиться исполнять степ.