Ложь превратилась в мою постоянную работу, выдумкой были даже блюда, которые я ел на обед. Уже долгое время я старался не ради банального алиби — просто ложь стала для меня способом сдерживать натиск мира, который не подчинялся моим законам.
На день рожденья я подарил жене записную книжку — чтобы она записывала для меня все услышанные ею удачные фразы. Так и истории, которые я рассказывал жене, служили двойной цели: ей они дарили душевный покой, а мне поставляли материал для рассказов.
Наша связь с Эвелин постепенно затухала, как затухают войны. Вначале газеты пестрят жирными заголовками, затем заголовки уже не такие жирные, затем военные сводки перекочевывают на девятую полосу, затем попадают в рубрику «Разное» и под конец вообще исчезают из колонок новостей. Словно никакой войны и не было.
Так происходило и с нами. Мы никогда об этом специально не договаривались, но однажды просто не пошли больше в «Шератон». А также ни в одну из других гостиниц, куда ходили раньше. Порой, когда в кофейне было не так много клиентов, я вставал за прилавок и помогал ей упаковывать торты.
От нашей связи остались только взгляды, моя рука на ее запястье, красиво упакованный подарок для ее сына — теплым субботним полднем я незаметно ставил его на прилавок и подпихивал к ней. Еще шутки, которые понимали только мы двое. Ее рука, ерошащая мои волосы, если никого нет поблизости. Иногда, когда я входил утром в кофейню и видел ее, у меня возникала эрекция. Моя память частично обитает у меня в мошонке.
Подозревала или замечала что-либо моя жена, я не знаю. Как бы то ни было, она на эту тему ни разу ничего не сказала и даже не делала никаких намеков.
А в качестве официантки моя любовница ей очень даже нравилась. Сказочная Принцесса повторяла:
— Она тут самая лучшая, никто так замечательно не готовит капуччино, как она.
Мы давали моей любовнице хорошие чаевые.
Когда мы оказывались втроем, я не чувствовал неловкости. Возможно, потому, что распределение ролей было понятным и каждый строго придерживался своей роли. Моя любовница точно знала, что ей можно и чего нельзя говорить в присутствии моей жены, и ни разу не переступила невидимой грани.
Порой она спрашивала:
— Сегодня твоя жена придет?
Если я отрицательно мотал головой, она уводила меня на улицу и начинала болтать. Все чаще она болтала по-испански, словно для нее уже не имело значения, понимаю я ее или нет, словно для нее важней было то, что мы вместе, без моей жены, и что какое-то время мы друг для друга не просто клиент и официантка.
Если мою любовницу что-то и мучило, она своих чувств никогда не показывала. Вероятно, правильней было бы сказать так: она не позволяла себе показать свои чувства, поэтому я о них так ничего и не узнал. Думаю, меня такое положение дел устраивало.
Порой я испытывал легкое сожаление от того, что не могу, как прежде, делать ее счастливой, но, как известно, сожалениями делу не поможешь. Сожаления — что решето: воды не наносишь…
В следующую минуту я снял рубашку и брюки и лег на ту кровать, что стояла ближе к окну.
Ребекка продолжала щелкать пультом в поисках «новостей».
— Чем ты занималась, — спросил я, — до того, как приехала в Нью-Йорк?
— Ах, — вздохнула она, не отрывая взгляда от экрана, — я флиртовала.
— С кем?
— Да со всеми.
— И как ты это делала?
— Я улыбалась.
— А еще как?
— Лукаво поглядывала.
— Ты и сейчас лукаво поглядываешь?
— Нет, — сказала она, — сейчас нет.
Она выключила телевизор и прошла в ванную. Когда она вернулась, на ней были только футболка и трусы. Она легла на вторую кровать.
— Спокойной ночи, — сказал я.
— Угу, — отозвалась она.
В Европе сейчас был час дня.
Я притворялся, что сплю, пока и вправду не заснул.
Проснулся я от телефонного звонка. Оживленный голос в трубке спросил:
— Вы остаетесь еще на одну ночь?
Я попытался сообразить, который час. На телевизоре стояли часы. Оказалось, что уже полпервого дня.
— Да, мы останемся еще на одну ночь, — ответил я и положил трубку.
Ребекка сидела, выпрямившись, и смотрела на меня. Должно быть, она проснулась уже некоторое время назад.
— Хорошо поспала? — спросил я.
Она кивнула и тоже спросила:
— Ты не жалеешь?
— О чем? — удивился я.
— О том, что ты здесь сейчас со мной в номере.