— Побудем еще?
— Хорошо.
Они сели на лавочку и стали слушать хор.
— Сопрано, что вы там пискнули? – всплеснула руками матушка.
Лет пять назад Инна шокировала родителей заявлением, что помышляет о монашестве. И если в тридцать ничего в ее жизни не изменится, подумает об этом получше. Что именно она подразумевала под переменами? Семью, о которой едва ли помышляла? Интересную работу, реализацию в творчестве? Она уже не помнит и жалеет, что не записала. Ведь кому, как ни ей место в монастыре? Замкнутой, оторванной от мира, невидящей себя в нем… так и было. И эта мысль утешала. Потому что жить невмоготу. Инна не меняла тогда внешних обстоятельств, полагая, что дело во внутреннем состоянии, а его исправляют причастием. Помогало. Какой она была умницей и чистюлей! Впору панихиду сбацать по себе былой.
Запели херувимскую. Инна по инерции встала, Костя последовал ее примеру.
— Крестный путь Спасителя, — пояснила она на его безмолвный вопрос, — литургия – земная жизнь Христа. В принципе, можно и сидеть, они же репетируют.
Но оба стояли. Пусть врата закрыты, и ничего не происходит, чашу не вынесут, да и херувимскую эту Инна сотни раз пела, пока мыла посуду или вполголоса, идя домой с работы зимним вечером.
А потом появился человек, с которым захотелось связать судьбу, нарожать детей… все, как полагается. Только ему это было ненужно. Вдобавок он посмеялся не только над ее бездействием, но и верой. Хорошо, не оступилась – вот бы повеселился! На весь интернет расписал бы, как соблазнил богомольную дивчину. Однако благодаря ему Инна поняла, что перемена внешних обстоятельств тоже иногда целительна. Еще она поняла, что не создана для монашества, и уже вполне представляет себя женой и матерью.
Без вымысла нет литературы, и пусть перед лицом вечности это прах – мы и сами прах и в прах возвратимся. А как тут лет семьдесят проконтоваться – вопрос. Ставить аморфные цели, что в будущем веке мы будем сотворцами новой вселенной? Что Господь дал спасение, а мы должны его усвоить? Что вся земная жизнь – подготовка к жизни вечной? Высоко, далеко и ни о чем. На счет сотворцов Инне очень нравилось. Писатель живет в головах своих героев. Возможно, с точки зрения христианской это нехорошо. Однако кучи людей, даже верующих, живут в смартфонах и не присутствуют в реальном мире. Да где там присутствовать! Все его ругают, все уже в царствии небесном прописаны, а в фантазиях видят бунт. Батюшки, у которых она исповедовалась, не знали об этой стороне ее жизни. Православный кавалер, которого Инна послала, показывал батюшке свои стихи. Зачем? Что тот скажет? Брось или пиши дальше? Скорее всего, священнику тоже не ахти какое удобство. Люди так плотно живут общиной и раздирают душу перед всем храмом. Наверное, это правильно. Инна так не умела. А могла бы уже завалить всех рассказами в духе Натальи Сухининой!
Кончилась херувимская.
— О чем задумалась, лапуль? – Костя обнял Инну за плечи.
— О многом. Пойдем?
Костя какое-то время молчал и вроде бы развернулся к выходу, но медлил.
— Хочешь, еще побудем?
— Я бы еще послушал.
И что же думать теперь о своей жизни? Замахиваться на служение? В искусстве Бог либо присутствует, либо отсутствует. Не может Он совсем отсутствовать в ее прозе, даже если она не говорит о Нем напрямую. Он остался для нее самым важным, никто не лишил ее смысла жизни. Просто покалечили немного – падения нужны, смиряют.
О «Милости мира» Косте объяснить труднее, хотя Инна подозревала, он и про херувимскую не очень понял. Как это понять? Как в это поверить? Верит ли она сама? Ведь уже не помнит, не чувствует, от чего спас нас Христос…
— А почему паузы такие? – спросил Костя.
— На службе пение чередуется с молитвой священника. Пропуски для его слов.
Раньше ей от жизни требовались только мир в душе и своя комната. Теперь нужно гораздо больше, и Инна ругала себя, что не предусмотрела этого. Мы ж такие все духовные, о завтрашнем дне не думаем! Надо было устраивать свою жизнь, а не бежать от нее, списывая свою лень и страхи на нехватку здоровья, денег, на христианские ценности.
— Со временем захочется и зарплату побольше, и пост повыше, — писала московская подруга, а Инна удивлялась: почему всем этого хочется? Будто в этом счастье! Люди Христа не знают. Конечно, когда не знают, им все душу бередит, трясет житейское море. А когда знаешь – такую полноту жизни имеешь в хибаре на три копейки в день, что ни о каких карьерах и не помышляешь.
Тосковала Инна по миру в душе, когда душа эта знала Христа, когда никакое житейское море не могло поколебать. Появился один человек, и весь мир перевернул.
— У нас сейчас мода везде ткать слово «искушение», — говорил настоятель на проповеди, — а на самом деле искушение характеризуется двумя вещами. Когда человек может впасть в очень тяжелый грех и когда он может потерять веру. Такие искушения попускаются очень сильным людям.
Есть повод гордиться! Тяжелого греха избежала, но вылезло много других, и едва ли они легче. И, разумеется, вера стала таять. А раньше думалось, это константа…
Костя слушал хор, закрыв глаза. Инна почти завидовала ему. Столько открытий впереди, столько чудес! Если он захочет узнать этот мир. Ей верилось, что захочет. Это и радовало и пугало. Пугало потому, что Инна не знала, как поможет ему теперь, такая. Раньше бы одним примером без слов, а сейчас? Что с ней стало? Чем она живет? О чем большую часть времени думает? Да, продолжает ходить в храм и соблюдать посты. Продолжает причащаться и исповедоваться. Читает худо-бедно литературу духовную. Молится перед едой и выходя из дому. Но цели в жизни поменялись, и Христос так и не стал всем. Значит, дьяволу есть за что зацепиться, значит, можно содрогаться от ужаса откровения Иоанна Богослова. Тридцать лет не жила, а ведь здорово! Только и давила в себе эмоции, слушая других, угождая всем без разбора. Только и мыслила хорошо да правильно. Надоело! Все думали, это в ее природе, ей такой благочестивой быть легко. О природе человека верующим людям известно: стоит к Богу приблизиться, так трясти начинает — никакое житейское море не годится. Будто завихриваются потоки нечистоты рядом со святыней.
Теперь хоть миллион цитат приведет, литургию объяснит и даже догматику. Толку-то? Не дал Господь женщине благодать учить мужчину. Только примером, только поведением кротким и скромным. А Костя ее уже к писательству ревнует. Ничем она ему не поможет, плохой из нее проводник в православный мир. Думала, хорошо бы встретить человека, который вытянул бы ее из болота и силком по воскресеньям в храм тащил. Встретила. Не по нраву, хотя поучиться есть чему. Почему все время ей надо кого-то куда-то тащить? Отбрыкивалась от этой роли всегда, а сейчас бы особенно отбрыкнулась. Не в таком состоянии, не с такой душой. Со своими бы демонами разобраться.