— Живая радуга, — произнесли за спиной Кахины.
Она медленно обернулась и увидела Камилла. Его нелепый шлем, его вечно постное и угрюмое лицо и круглые немигающие глаза.
— Что ты тут делаешь, девочка?
— То же, что и все прочие, — ответила она с досадой. — Может быть, забудем напоследок это обращение?
Не «дядя Камилл». Даже не Камилл.
Но он все равно не отцепился.
— Я знаю, какой обмен ты произвела, — сказал мёртвым голосом.
— Наверное, это очень скучно — всё знать?
— Я так думаю, есть вещи и поинтереснее, — ответил Камилл. — Уходить, к примеру. Сегодня я уходил и приходил трижды. Каждый раз было очень больно.
— Я не боюсь боли. Главное — никто из взрослых не сможет помешать мне сделать то, что хочу.
Но она боялась. Волна безумно жаркого ветра, которую гонит перед собой Волна. Многотонная тяжесть воздуха, которая срывает мясо с костей и плющит сами кости. Похоже на то, как жгут ведьм, или ещё круче?
— Не боюсь.
Но пальцы сами собой нащупали футляр с муаллакой, подвешенной на тонком шнурке.
— Девочка, ты что — хочешь выпилить себя из реала?
Откуда-то Камилл знал жаргон столетней давности.
— Из этого, — качнула головой сначала назад, потом вперёд. — Вон в тот.
На самом деле Кахине всего-навсего хотелось до последнего любоваться песком и ликом старца. Заворожить себя так, чтоб не почувствовать ни боли, ни страха. Но обратный кивок указал на вторую картину. На море.
На истинное море.
От неожиданности девушка вцепилась в руку, что как раз легла ей на плечо. И почувствовала скрип гальки под ногами, плеск жидкого стекла. Увидела переплетение тысяч голосов, визгливых и басовитых.
Двойная стена рывком ушла за спину. Широкая солнечная дорожка цвета луны пролегла по маслянистым волнам. Какой-то некрупный зверь доплеснул до мелководья и не очень уверенно встал на махровые плавники. Потоптался на мягких лапах, разбрасывая во все стороны самоцветы. Вдалеке выныривали и взлетали к зениту живые, атласисто сверкающие дуги, скрещиваясь саблями.
— Целакант, — сказал Камилл своим скрипучим голосом. — Дельфины.
— Камилл, ты не можешь обойтись без этикеток?
— Да?
— Без ярлыков. Без классификаций. Без того, чтобы сразу начать резать на удобоваримые ломтики.
Кахина запахнула воротник ярко-изумрудного плаща — с моря дул ветер, упорный и тёплый, отворачивал полы, показывая золотистую изнанку.
— Вот ещё одна попытка классификации. Волна уже дошла до нас обоих, сомкнула ладони, и это предсмертный бред.
Отчего-то девушке стало смешно.
— Ты думаешь — это смерть? А если перед нами — огромная купель. Вселенская родилка. Камилл, ты говорил, что проходил через грань и знаешь. Те, прошлые разы, было так же?
— Нет.
Гулкий рёв ударил в перепонки, как в барабан. Огромная туша, белоснежная, как новорожденный айсберг, грузно всплыла из воды и направилась к берегу.
— Айсберги не бывают такими чистыми, — сказал Камилл.
— А киты бывают такие огромные? — рассмеялась Кахина. — И большеглазые?
— Сумасшедшие стихи, — сказал Камилл.
— Ну да. Как та рыба, что сидела на дереве, — на полном серьёзе ответила девушка.
Туша раскрыла пасть, похожую на пещеру, выстланную алым бархатом, и до крайности мелодично запела, трепеща языком, слишком малым для такой глотки.
Внезапно откуда-то снизу беззвучно выхлестнули огромные щупальца с присосками — каждое словно тарелка, — обвились вокруг туловища кашалота и, клубясь, повлекли в глубину.
— Камилл, это ж я это подманила, — ахнула Кахина. — Я иду.
Она мигом сбросила свой плащ и осталась нагишом.
— Мы не знаем законов, по которым устроен этот мир, не понимаем, как на него можно воздействовать, — сказал Камилл ей в спину.
— От… женщин не требуют муруввы. В отличие от мужчин, — донеслось до него из-под слоя воды подобие мысли.
— От них требуют разума, — ответил он.
— И полного отсутствия героики, — ответили уже издалека.