— Что это значит — путём травы? Я понимаю — я сама так бы сказала. К пастбищам и изобильной воде, но не только.
— Говорят так: «Всякая травинка живёт в исламе». Есть закон, которому с радостной готовностью подчиняется мироздание. Мы всегда им жили. Поэтому никто из бывших завоевателей не возразил, когда мы сохранили первенство наших женщин и обмоты-лисамы, в которые вбита синяя краска. От того, что мужчины имохаг никогда их не снимают, кожа становится синей. От цвета наших лиц и рук нас именуют «людьми индиго».
И он запел, раскачиваясь в седле в такт монотонной мелодии:
— Ты поэт, Халид?
— Разлука с любимой сделала меня дремлющим поэтом. Встреча с возлюбленной разбудила мой дар.
— Так ты меня любишь? Как такое может случиться?
— Как? Совсем легко. Представь, что помимо меня и тебя нет никого на земле Азавад.
— Это нашу планету так зовут?
— Имохаг хотели назвать этим именем своё государство на Земле. Я назвал так песчаный мир вокруг нас.
— Здесь что — одни пески?
— Мы с тобой сотворим горы и оазисы, прекрасные рощи, реки и озёра.
— Погоди, я не сказала, что люблю тебя, и не согласилась выйти за тебя замуж. Слишком я пока юна.
— Ты юна, — кивнул Халид. — Настоящая женщина имохаг не согласится на брак раньше своих тридцати. Но встречаться с мужчинами и женщинами имеет право и до, и после заключения союза. Иное считается неодобряемым, почти непристойным. Она хозяйка своего шатра, муж её занимает в нём место первого слуги и охранника.
— Так я буду хозяйкой шатра? Так мало — или так много?
Он не ответил. Но через некоторое время седло Инджазат оказалось порожним, Акба же оказался отягощён вдвойне. Что, впрочем, нисколько не было ему обидно.
— Смотри, там впереди есть кто-то живой, они нам машут, — сказала Кахина, оборачиваясь в седле и оттого ещё больше прижимаясь к груди Халида.
Один из незнакомцев был высок, худ и несколько расслаблен в движениях, словно только что простирался на ложе. Другой, чуть пониже ростом, был облачён в тяжёлую белую куртку с простёжкой, такие же штаны и башмаки. Белый же тропический шлем придавливал голову к плечам.
— Сцена из «Космической Одиссеи» Кубрика, — сказал Халид.
— Нет, из «Звёздных войн», — отозвалась девушка. — Как там два робота приветствуют разбойника и принцессу.
Четверо встретились, верблюдица учтиво преклонила колено перед пришельцами и улеглась в песок, чтобы они могли на неё вскарабкаться.
Дальше путь пролегал мимо костей и черепов — белели рёбра, чернели глазницы, — что наводило на очень грустные мысли.
— Дядя Леонид, дядя Камилл, — спросила Кахина. — Вы что — одни спаслись?
— Да нет, — ответил Горбовский, ухмыляясь. — Последователи, я так думаю, пробили в полотне изрядную дырку.
— Портал между мирами, — уточнил Камилл самым нудным тоном из всех возможных.
— Портал из А-Радуги в У-Радугу. Это планеты-близнецы, — Халид свёл воедино оба мнения.
— А где остальные? — спросила Кахина.
В ответ Горбовский показал подбородком на тускловато-зелёное пятно впереди.
Там был небольшой оазис, заросший тамариском, с двумя-тремя финиковыми пальмами и неожиданно высокой травой. Поверх кустарника была наброшен сдутый спасательный плотик или оболочка древнего аэростата. Оболочку покрывали грязноватые пятна и потёки. Вокруг пальмовых стволов были накручены растяжки, так что получалось нечто вроде провисшего тента. Внутри плечом к плечу, стояли люди, прячась от жары. Вся картина уже успела обрасти рамкой мусора: мятые обертки и салфетки, пластилитовые фляги, тюбики от межмолекулярно сжатого питания и кое-что похуже.
— Это и есть твой народ, — произнёс Халид с лёгкой торжественностью.
— Что же, пить-есть ему было надо. Стоило бы первым делом научить всех разбивать чёрные шатры имохаг, — ответила Кахина. — И пользоваться дарами природы по возможности аккуратно.