В конторе управления была найдена картотека с анкетными данными обитателей лагеря, в том числе тех двух единственных лиц, чьи тела так и не смогли обнаружить. Они могут оказаться именно теми, кого мы ищем. Вот о чём я прошу вас: предупредить, если вы узнаете, где они находятся, или же если они обратятся к вам, поскольку являются американскими гражданами.
— Я сделаю то, что смогу, господин Авнер. И если мы найдём кого-нибудь, то вы первым узнаете об этом.
— Благодарю вас. Я знал, что вы окажете мне помощь.
Они распрощались, и Авнер просидел ещё некоторое время, докуривая свою сигарету и размышляя об этом секрете, похороненном посреди пустыни Паран, секрете, который, выплыви он на свет божий, разрушил бы душу его народа...
но, возможно, навсегда покончил бы с войнами типа той, которая вот-вот разразится.
Он предавался размышлениям долго, сосредоточенно, глядя на тлеющий окурок, который медленно догорал, превращаясь в пепел. Но в глубине души Авнер прекрасно понимал, что не хотел только одного: чтобы народ Израиля исчез вместе со своей историей и своим самосознанием. И никакая цена не была для него слишком высокой, чтобы помешать этому.
Он вздрогнул, услышав шаги у себя за спиной.
— Феррарио? Какие новости?
— Иегудай пустил в ход авиацию и вертолёты, несмотря на плохую погоду, но столкнулся с сопротивлением воздушных сил противника: есть потери, а в ближайшие часы предвидится дальнейшее ухудшение положения. Организация Объединённых Наций предъявила иранцам ультиматум, чтобы они немедленно убрались с территории Саудовской Аравии, но это имело такой же эффект, как если бы ультиматум предъявил папа римский. В саудовских войсках все переругались. Без американской помощи они не в состоянии даже высморкаться.
— Северный фронт?
— Налёты сирийской авиации, ракеты в Галилее и на Голанских высотах, Хезболлу словно с цепи спустили по всей линии фронта: мы постоянно осуществляем высадки парашютистов для облегчения напряжения, но это удаётся с большим трудом. Правительство эвакуирует гражданское население, проживающее на расстоянии двадцати километров от границы, вглубь страны.
— Египет, — произнёс Авнер. — Там муха не должна пролететь без моего ведома.
— Знаю, командир. Мы постоянно нажимаем на нашу сеть осведомителей. Маловероятно, что от нас что-то укроется.
Авнер посмотрел на него:
— Не говорите глупостей, Феррарио, никто на этой земле не может предусмотреть всего того, что надлежит знать. Именно непредвиденное меняло судьбы в истории в течение тысячелетий... всегда непредвиденное, запомните это.
— Вы хотите, чтобы я отвёз вас в управление, господин Авнер?
— Нет, Феррарио, я пойду пешком. А ты тем временем сделай одно дело.
— Скажите какое.
Начальник протянул ему папку:
— Надо, чтобы до египтян дошёл слух относительно лиц из этого досье. По крайней мере двое из них уже находятся на их территории и представляют смертельную угрозу для нас. У нас нет возможности действовать в Египте достаточно свободно. Надо устроить так, чтобы их ликвидировали египтяне. Я понятно выразил свою мысль?
— Вы прекрасно её выразили, господин Авнер, — отчеканил Феррарио, перелистывая документы дела. — Я немедленно займусь этим.
— Да, я хочу также знать, что происходит в туннеле у Аллона, постоянно держите меня в курсе.
— Будет сделано, господин Авнер.
Авнер вышел на улицу и остановился взглянуть на всё ещё прозрачное небо Иерусалима, хотя со всех сторон до него доносился вой сирен «скорой помощи», увозящих изувеченные тела, затем зашагал по дороге, по которой он не ходил уже много лет.
Он шёл в одиночестве почти полчаса, засунув руки глубоко в карманы и подняв воротник, пока не оказался перед Дамасскими воротами. Он прошёл по улице Эль Валид, пересёк Хашальшелет и очутился перед ровной площадкой, над которой нависла западная стена Храма. Солдаты в полевой форме несли дежурство на всех подступах к площади и следили за каждым, кто проходил туда, держа палец на спусковом крючке «узи». Авнер пересёк площадь, продуваемую холодным ветром, и прислонился к стене. Несколько ортодоксальных верующих, с выбритыми надо лбом волосами и длинными пейсами на висках, ритмично раскачивались в своём тысячелетнем плаче по утерянному святилищу.
Авнер уставился на громадные каменные блоки, ставшие гладкими от проявления набожности миллионов сынов Израиля, изгнанников по всему миру и изгнанников на родине. В первый раз со дня гибели его сына им овладело желание помолиться, и по странной прихоти судьбы он не мог сделать этого, потому что хранил в душе тайну, которая не оставляла места ни для чего иного.