Мать начала что-то говорить, но голос у нее сорвался, плечи поникли, а броня строгости вдруг разом треснула и раскололась. Проскользнувшая через решетку рука коснулась щеки и скользнула вниз, к шее. В следующий момент мать привлекла его к себе, насколько это позволял разделявший их холодный металл.
— Сынок, — прошептала она ему в ухо. — Что ты наделал? Никогда не думала, что ты станешь вором.
Удивительно, но в глазах защипало.
— Прости. Я просто голодал, вот и отчаялся.
Мать погладила его по лицу.
— Я так беспокоилась. Каждый раз, когда мы приезжали в город, высматривала тебя, но видела только всех этих несчастных, голодных людей и постоянно спрашивала себя, как ты, выжил ли.
Он судорожно вздохнул:
— Бун... Бун умер...
Она вздрогнула и расплакалась, и Нико плакал вместе г ней. Вся его сдержанность и отчужденность испарилась, как только они разделили общую боль.
Дверь в комнату для посещений открылась. Нико поднял голову, вытер ладонью глаза и... замер с открытым ртом.
Фарландер. На пороге появился тот самый старик чужестранец, чернокожий слепец, у которого он украл накануне деньги.
Фарландер остановился, слегка, словно прислушиваясь, наклонив голову и держа в одной руке чашку с горячим, дымящимся чи. Невысокого роста, с бритой головой, в черном платье, он имел наружность монаха, но монаха довольно необычного, поскольку в другой руке у него был меч в ножнах. Мать Нико оглянулась.
Фарландеру понадобилось несколько шагов, чтобы пересечь комнату. Движения его отличались плавностью, и чи в чашке лишь слегка колыхнулся в такт шагам.
Приблизившись, он остановился перед ними и поднял глаза цвета холодного пепла, но поразительно глубокие и проницательные. Нико едва не отшатнулся. Ничто в нем не напоминало вчерашнего старичка, растерянного и подслеповатого.
— Это и есть вор? — обратился Фарландер к матери Нико.
Она вытерла глаза. Выпрямилась. Гордо подняла голову:
— Это мой сын. И он не столько вор, сколько глупец.
Несколько секунд чернокожий старик оценивающе,
словно предложенного на продажу пса, рассматривал Нико, потом кивнул.
— Тогда я поговорю с вами. — Он опустился на один из стоявших посередине комнаты табуретов — спина прямая, меч на коленях — и поставил чашку на пол. — Меня зовут Эш. И кем бы ни был ваш сын, вором или глупцом, он украл у меня деньги.
Почувствовав, что проблема может разрешиться какой-то сделкой, мать Нико моментально успокоилась и села напротив.
— Риз Кальвоне, — представилась она.
Лос, подойдя сзади, с видимой опаской протянул руку, но она нетерпеливо дернула плечом, и он отступил к дальней стене, расположившись как можно ближе к выходу, откуда и наблюдал молча за дальнейшим ходом разговора.
— Вашего сына подвергнут наказанию, — продолжал старик. — Его высекут плетьми и заклеймят в полном соответствии с местными обычаями. Пятьдесят ударов — такая здесь норма за обычную кражу средь бела дня.
Риз кивнула, словно он ответил на вопрос, адресованный ей.
— Да, это нелегкое испытание. — Она бросила быстрый взгляд на сына и тут же снова повернулась к чернокожему незнакомцу.
— Вы хорошо держитесь, — заметил он.
— Вы пожаловали сюда позлорадствовать над чужим горем?
— В общем-то нет. Чтобы узнать сына, нужно прежде узнать мать. И может быть, помочь вашему мальчику.
Риз опустила глаза, и Нико проследил за ее взглядом. Она смотрела на свои сложенные на коленях руки. Рабочие руки. Покрытые царапинами, ссадинами и ожогами, они старили ее куда больше, чем лицо, которое даже теперь, после всех забот и слез, оставалось привлекательным и миловидным.
— Он — мой сын, и я знаю его сердце, — вздохнула Риз. — Я знаю, что он выдержит.
Нико перевел взгляд с матери на старика, сухощавое, с резкими чертами лицо которого не выражало ровным счетом ничего.
— А если есть другой путь?
Риз удивленно моргнула:
— Что вы имеете в виду?
— Что, если я предложу вариант, при котором ему не придется подставлять спину под плеть и руку под клеймо?
Мать снова метнула взгляд в сына, но Нико все еще присматривался к необычному старику. Что в нем было... что-то вызывавшее доверие. Может быть, непринужденная властность? Не та, что сопутствует неким дарованным полномочиям и приходит с практикой, но та, что свойственна естественной природе человека и является результатом искренности, прямоты и духа.
— То, что я скажу вам, должно остаться в стенах этой комнаты. Пусть ваш... человек выйдет, и я объясню.