А Маргарита?
Тоже косточка?
Ну, она-то, конечно, косточка сахарная, мозговая, за такой, даже зная, что она в чьих-то руках, прыгать будешь с дорогой душой. Хотя… Одно другого не исключает. Может быть, они обе и подставные девушки, но в том, что их чувства ко мне были совершенно искренними и настоящими, я был уверен совершенно. Уж в этом, несмотря ни на какие рассуждения о том, что женская душа – потемки, я не сомневаюсь ни минуты. Вспомнить хотя бы последние мгновения Наташи. Ведь она умерла у меня на руках…
Да и Маргарита не врала, когда говорила, что любит меня.
Нет, Знахарь, тут все в порядке.
Ладно, проехали.
Значит, я им нужен, значит, ждать мне встречи с Наринским или с Маргаритой.
Лучше, конечно, с Маргаритой, оно приятнее, но с Наринским тоже нормально. Он мужчина, а об умных и сложных вещах лучше все-таки с мужчиной разговаривать.
Рассуждая обо всей этой бодяге, я потягивал пивко, потом закурил, и в это время в двери загремел ключ. Ишь ты, не прошло и часа, как меня на нары уложили, а уже беспокоят. В том, что это пришли именно по мою душу, я не сомневался.
Ну что же, будем надеяться, что это не мочить меня пришли.
Тьфу-тьфу-тьфу!
Дверь распахнулась, в коридоре мелькнуло плечо вертухая, который держался за задвижку, и в камеру вошел седой представительный мужик небольшого роста…
Его морщинистое лицо было покрыто приятным загаром, он был чисто выбрит, очень аккуратно одет, и при его появлении мои соседи не торопясь, но и не ленясь, поднялись с коек. Мужик кивнул им, и они дружно завалились обратно.
Обернувшись к вертухаю, мужик кивнул и ему, и дверь с особым тюремным звуком, разнесшимся по гулкому коридору, захлопнулась. Остановившись посреди камеры, мужик сложил руки на животе и, чуть подняв голову, дружелюбно посмотрел на меня.
Понятно, подумал я, – вот для кого коечку свободную припасли, – и не торопясь слез со своей шконки.
Мужик шагнул ко мне и протянул руку.
– Савелий, – сказал он, – по погонялову – Пастух.
– Константин, – в тон ему ответил я, – по погонялову – Знахарь.
– Ну, тебя-то кто не знает! А я тут смотрящим. Бутырку, стало быть, пасу.
– Понятно. Присаживайся, Савелий!
И я, будто давно уже был главным в этой келье, гостеприимно повел рукой в сторону небольшого стола, который, как всегда, был центром событий в микроскопическом мире тюремной камеры.
– Таран, организуй сам знаешь чего, – сказал я.
Таран, сухой, как вобла, но жилистый и, судя по всему, очень сильный мужик, сидевший за убийство продажного, но строптивого мента, кивнул и, поднявшись с койки, занялся угощением. Мы же с Пастухом уселись по обе стороны стола, покрытого сложенной вдвое белой простыней и, благожелательно поглядывая друг на друга, закурили.
Торопиться в тюрьме некуда, да и присмотреться друг к другу, прежде чем трещать языком, не мешало. Физиономистика – штука хорошая, и опытные зэки владеют ею в совершенстве. Сам я таким уж опытным зэком, понятное дело, не был, все как-то не получалось отсидеть солидный срок – меня постоянно тянуло на приключения в вольном мире, но читать по лицу я тоже умею. Так что сидели мы, дымили и смотрели, как Таран накрывает на стол.
Остальные соседи по камере тоже немного зашевелились, но в основном для того, чтобы устроиться поудобнее. Это, стало быть, чтобы лучше был виден и слышен разговор двух авторитетов, которыми мы с Пастухом как раз и являлись.
А разговоры авторитетов – дело интересное. Особенно, если один из них личность легендарная, вроде меня. На лицах нашей публики так и читалось здоровое детское любопытство. Ведь каждому интересно, какие новости принес человек с воли, какие новые байки ходят среди урок, да и вообще – может прозвучать вдруг что-нибудь важное. Как любил говаривать один сиделец – какая параша насчет скакухи? В общем, пока там Таран бациллу нарезал, мы с Пастухом открыли по баночке пива и не торопясь начали разговор.
– Тут, знаешь, – заговорил Пастух, – когда народ прослышал, что в Бутырку самого Знахаря везут, такое началось!
– И что же началось? – вежливо поинтересовался я, прихлебывая пиво.
– А началось, как в книжке – «вот приедет барин, барин нас рассудит».
– Знакомая песня. Слушай, Савелий, я хочу сразу договориться кое о чем.
– Давай говори, – кивнул Пастух и отпил пивка.
– Я Знахарь – вор в законе, авторитет и народный герой. Все это очень хорошо. Но пусть этим все и ограничится. А то получается как: только я появляюсь где-то в обществе – и начинается. Тех рассуди, этих разведи, правилово проведи, скоро, блин, прапорщики начнут со своими проблемами в очереди стоять. Малявы валят, как рождественские открытки. Надоело! У меня своих геморроев хватает.
Я помолчал и спросил:
– Ты меня понимаешь?
Пастух кивнул и, закуривая, сказал сквозь дым:
– Ох как понимаю.
– Вот и хорошо. Так что, если кто-то будет меня домогаться, скажи, что Знахарь учит политэкономию – в депутаты готовится – и просил его не беспокоить. Годится?
– Годится.
Тут и Таран свое дело закончил и сказал голосом Василия Алибабаевича:
– Давайте жрать, пожалуйста!
Мы засмеялись, и Пастух сказал:
– Прошу к столу, господа урки!
Господа урки не заставили себя ждать и расселись вокруг стола.
Кому чифирок, кому пиво – каждому досталось по вкусу.
А Пастух говорит:
– Слышь, Знахарь, про тебя тут такие байки ходят, что аж завидно. Понятное дело, большая часть – просто народное творчество и к натуральным событиям отношения не имеет. А не мог бы ты сам рассказать хорошим людям о своих приключениях? Так сказать, из первых уст.
Хорошие люди зашевелились и выразили солидарность с Пастухом.
– А что же не рассказать-то! – сказал я, открывая банку пива.
И, отпив пару глотков, начал загибать про два Корана и про Надир-шаха, а историю про побег из Крестов оставил на сладкое.
Проснувшись утром, я долго не открывал глаза, потому что сразу же вспомнил, где нахожусь, и мне не хотелось видеть поганый казенный потолок и прочие атрибуты места лишения свободы. Но вставать все же пришлось, и, сидя с сокамерниками за скромным завтраком, я вернулся к давешним мыслям о Маргарите.