Он остается в полутьме.
Из душа капает.
* * *
- Обнимая небо голыми руками, летчик набирает высоту. Если б ты знала, если б ты знала, как тоскуют руки по штурвалу...
Набулькав армянского в графинную крышку, генерал ВВС переходит на прозу:
- Так за что же нам с тобою выпить?
Единственный подросток в крымском санатории Министерства Обороны, Александр на эту провокацию не отвечает. Он читает письмо.
Ветер громыхает кронами платанов и напирает извне на стекла.
- Ладно... - опережающе снисходит генерал к банальности своего тоста. - Чтобы остались живы, чтобы только не было войны. Там во Вьетнаме пусть расширяют сколь угодно. Лишь бы за Даллас нас не ебанули.
- Думаете, это мы?
- А даже если нет? Обрушить могут сгоряча. И все, была страна Россия... Чтоб не случилось этого. Пошел!
Достав из шкафа рукав своей шинели с голубой окантовкой, занюхивает в отсутствии закуси.
И снова пристает с напрасной, раз не предложил налить, надеждой на коммуникацию:
- Любимая, небось?
- Комсорг.
- Тоже дело...
На белом свете парня лучше нет,
чем комсомол шестидесятых лет.
- Она не парень.
- Так бы и сказал! Влупил уже или на подступах?
- Что вы... Не тот случай.
- А какой?
- Тяжелый.
- В этом деле, скажу тебе я, легких не бывает. Может, еще мне пропустить? Как полагаешь?
Норд-ост пытается высадить окно, а перед Александром возникает заметенный снегом город, где не любит его никто, за исключением прыщавого комсорга женского пола, которая даже записалась в его секцию легкой атлетики.
Но даже она, похоже, изменила.
Взглянув на генерала, который раздумчиво держит в одной руке крышку, в другой бутылку, он начинает перечитывать:
"Здравствуй, Александр!
Во-первых, как ты себя чувствуешь? Все наши девочки передают тебе привет. Нам очень понравились твои стихи, рассказы и статьи в журнале "Знамя юности" (первый номер уже стоит в библиотеке на стенде). Мы печатаем почти уже не глядя на клавиатуру. Лично у меня скорость 145 зн/мин. Ты, конечно, быстро восстановишь свою. Преподавательница все время вспоминает твои изящные пальцы. Как там, в Крыму, зимой? Здесь всю дорогу сильные метели. Кажется, тебя впечатляли эти кривляки из выпускного класса? Так вот: со своим папашей, которого назначили в заоблачные сферы, сестрицы улетели по адресу Москва, Кремль.
А у нас новичок. По имени Адам.
Директор посадил его за твою парту, так что остановлюсь на нем подробнее. Ходят слухи, что его исключили из школы "для особо одаренных". Особых талантов, правда, пока не проявляет, ни с кем не общается, во время уроков читает под партой и взрывается дурным каким-то хохотом. Девчонки думали: "Декамерон" или что-нибудь в том же духе, но оказалось, представляешь? Ржет он с Достоевского! Этого автора я даже программного "Преступления и наказания" дочитать не могу, такая скука. Наши ребята собираются с ним "поговорить по душам". Не знаю, как это им удастся. Физически развит он неплохо, к тому же постоянно носит под пиджаком гантелю. Девчонки находят, что он похож на Рода Стайгера (особенно глаза). Вообще тип довольно-таки загадочный. Одевается, как взрослый. В костюме, как и ты, но только в темном. Рубашка всю дорогу черная. А главное, шляпа! Представляешь? Зимой-то? Морозоустойчивый товарищ.
Кстати, фамилия Адама ему совсем не подходит: "Бодуля".
А так особенных событий нет. Скорее поправляйся. Коллектив тебя ждет.
С комсомольским приветом Екатерина Боёк".
* * *
- Пошел, летун!
Влив и выдохнув, генерал подбирает вилку репродуктора, отключенного Александром, который пытается углубиться в последний том "Истории мировой философии".
- Чего это я пою, пусть радио поет. Для того, едрит, Попов его и создал... О! "ЛЭП-500"! Обожаю!
Седина в проводах от инея,
ЛЭП-500 - не простая линия,
и ведет мы ее с ребятами
по таежным дебрям глухим...
- Мороз там градусов пезьдесят. Не был еще в тайге? Ничего, все у тебя впереди...
Нет невест у ребят отчаянных,
только в песнях порой встречаемых.
Проводов голубыми пальцами
мы, девчата, тянемся к вам...
- Товарищ генерал...
- Чего?
Повернув выключатель в комнате,
вы о нашем зимовье вспомните...
- Не могли бы вы через наушники? Товарищ генерал?
Генерал убирает звук.
- Понимаешь, Александр Батькович? Вот ты говоришь, мне - говоришь! Генералу! Через наушники, мол, слушай! Читать херню заумную мне не мешай! А у генерала этого - трагедия. Дочь моя, Светка... Единственная дочь, вот этими руками нянчил... А-а! Что там говорить! За негра замуж вышла.
4
Новичок укладывает на сиденье шляпу. Взрослую. С черной лентой. Ворс в капельках растаявшего снега.
Под пиджаком не гантеля - половинка чугунного эспандера для рук. Засунутая под брючный ремень. Из портфеля этот Адам выкладывает на колени тюремно-серый том и, взявшись за голову, опускает глаза. Посреди урока анатомии начинает давиться от смеха и слез, повторяя вслух для собственного удовольствия:
Гражданин кантона Ури висел тут же за дверцей.
Парта - первая в среднем ряду. Никто не хотел садиться, потому что вплотную стол учителя. Но лицом к лицу - лица не увидать. Внимание учителя направлено не на них, а на класс, который у них за спинами. Поэтому по ходу учебного процесса Александр тоже позволяет себе отвлекаться в записную книжку. Строчки заносит. Рифмы.
Новичок на творческую деятельность внимания не обращает. Но после уроков задает вопрос:
- Стихи, небось?
- Угу.
Застегивая портфель, новичок неопределенно молчит. Потом впечатляет декламацией:
Было время, когда из предместья
Я мечтал по-мальчишески в дым,
Что я буду богат и известен
И что всеми я буду любим...
- Т-ты тоже?
- Ни за что!
Александр разочарован.
- Хватит того, что предок у меня письменник.
Вот в чем, возможно, разгадка претенциозного имени: в тайной полонофилии родителя...
- Твой отец - писатель?
- Не Есенин, конечно. Так... По молодости, правда, Сталинскую отхватил.
- Фимиамы курил?
- Не так, чтоб очень. Премия третьей степени. Сейчас-то Сталина вовсю несет. Но, к сожалению, не в книгах, а когда нажрется...
В понедельник сын писателя является опухшим и обдает доверительным перегаром:
- Мамаша пизды дала.
Понятия столь далековаты, что вызывают короткое замыкание. После звонка и на фоне нарастающего ожидания коварного учителя Александр слушает соседа:
- Бутылку выжрали, пошли слоняться. В центре пусто. Чувихи по домам сидят. А старшой у нас боксер из общества "Динамо". На мастера идет. И если нет чувих, сюжет обычный: "Закурить не будет? Ах, не курим?" Хуяк - чувак с копыт. "Ребята, ваш..." Этак нехило послонялись, потом решили скинуться и нажрались в подъезде. Еле домой дотащился и сразу в ванную блевать. Она врывается в ночной рубашке, а я в пальто. "По стопам папаши? Лучше я сразу задушу тебя, гаденыш!" И сходу начинает душить, моим же, при чем, кашне. С трудом отбился. Она кобыла у меня здоровая. Бывшая партизанка.
- Ты дрался?
- Иначе б задушила на хер.
- С матерью?
Класс вскакивает с грохотом, они - с отставанием.
- Садитесь!
"Физик" со стуком бросает на стол кулак - крашенный под настоящий, но обитый до гипса. Открывает классный журнал, прищурясь, смотрит в сторону. Александр заранее прощается с жизнью, он понимает, что вызовут его, но физик тянет паузу, наслаждаясь сгущением ужаса.
- Пожалуй, начнем с ярко выраженных... гуманитариев... Андерс! Дневничок с собой извольте.
Ни слова из себя он выдавить не может, хотя урок учил. Шок онемения. И это - высшее общество? Там, внизу, откуда Александр ежедневно появляется, по крайней мере, с матерями не дерутся. Сопротивляться матери физически? Гусаров заявил однажды: "Мать - святое. Кто руку на мать поднимет, убью".