Они помолчали, прислушиваясь к лесным шорохам. Дождь не утихал, но, кроме шелеста дождя, никаких других звуков слышно не было.
— Как ты попал в эти чертовы Травники? — спросил Иван.
— Наверно, так же, как и ты, — ответил Мачей. — Я воевал против фашистов. Я не был солдатом, я был подпольщиком. В Люблине. Нас выследили и арестовали. Многих расстреляли. Я думал, что расстреляют и меня. Но меня почему-то не убили. Отправили в лагерь. Там было очень тяжело. Я бы там умер. Это была бы бессмысленная смерть, собачья. Да… А я хотел жить. Хотел воевать против фашистов. И я согласился стать хивис. Я никогда не хотел стрелять в партизан или быть капо. Я хотел убежать. Вот у меня получилось…
— Точно так же и я, — вздохнул Коломейцев. — Я был солдатом, воевал. Получил контузию. Меня взяли в плен контуженого. У меня при себе даже не было оружия, чтобы застрелиться. Ну а обо всем остальном и рассказывать неохота.
— Не надо рассказывать, — согласился Мачей. — Зачем рассказывать, когда и так все понятно.
— Ну и куда же мы теперь? — повторил вопрос Иван.
— В Люблин, — сказал Мачей. — Здесь недалеко, и дорогу я знаю. И сам Люблин я тоже знаю — это мой родной город. Проберемся в Люблин, свяжемся с подпольщиками…
— Так ведь ты говорил, что побили там всех подпольщиков, — возразил Коломейцев.
— Кого-то побили, а кто-то остался, — в свою очередь возразил Мачей. — Всех убить нельзя.
— Это так, — кивнул Иван. — Значит, в Люблин?..
— В Люблин, — повторил поляк. — Воевать можно везде. Потому что сейчас везде война.
— Это, конечно, так… — согласился Коломейцев.
…До Люблина они добирались целых пять дней. Вернее сказать, целых пять ночей. Днем идти было опасно. И заходить в окрестные села и хутора также было опасно — запросто можно было нарваться на немецкий или полицейский разъездной патруль. Но и не заходить было нельзя — Ивану и Мачею необходима была еда. И еще — патроны, но уж это как повезет. Без патронов худо-бедно можно было перебиться, а вот без еды нет.
На вторую ночь своего побега они набрели на какой-то хуторок. Даже, скорее всего, на небольшую деревню. Набрели они на нее еще засветло, но заходить не стали, решили дождаться темноты. А когда стемнело, осторожно подошли к крайней хате. В хате горел приглушенный свет, из чего следовало, что в ней кто-то есть. И еще там было тихо, и это обнадеживало. Если бы в хате были немцы или какие-то их пособники, то было бы оживленно.
— Стучи! — выдохнул Иван.
Мачей осторожно приблизился к окну и постучал. Какое-то время в хате ничего не происходило, затем в ней метнулась чья-то тень, будто это вспорхнула какая-то большая птица. Всколыхнулась занавеска, и в окно выглянуло испуганное женское лицо. Мачею показалось, что женщина — совсем молодая, а может, так оно и было на самом деле.
— Кто там? — спросила женщина по-польски.
— Я поляк, — ответил Мачей. — Я ничего плохого вам не сделаю. Мне нужно…
Но он не договорил, потому что женщина в хате резко задвинула занавеску. Через полминуты скрипнула дверь, и из темноты раздался мужской голос:
— Где ты там, поляк? Покажись!
Мачей осторожно выглянул из-за угла. На крыльце хаты виднелся мужской силуэт. Кажется, мужчина что-то держал в руках: то ли короткий кол, то ли топор.
— Вот он я, — негромко произнес Мачей, выходя из-за угла. — Я мирный человек и ничего плохого вам не сделаю…
— Значит, мирный! — насмешливо сказал мужчина с топором.
Теперь Мачей ясно различал, что это именно топор, а не кол. Разглядел он и самого мужчину: он был приземист и, кажется, немолод. Наверное, это был отец той молодой женщины, которая выглядывала в окно. А впрочем, это было не важно. Важно было другое — Мачею и Ивану нужно было разжиться хоть какой-то едой.
— И много вас, мирных, бродит по ночам? — спросил мужчина.
— Наверно, много, — ответил Мачей. — Время сейчас такое — бродить по ночам. Не у всех сейчас есть свой дом. Домов нет, остались лишь дороги.
— Хм! — произнес мужчина с топором, и судя по тому, как он это сказал, ответ Мачея ему понравился. — Ну а если точнее? Сколько вас?
— Двое, — ответил Мачей.
— Ну так покажи другого. Да ты не бойся, в доме посторонних нет. Только я и дочка. Так где же твой второй?
Коломейцев понимал, что речь так или иначе идет о нем, и вышел из-за угла. Дождь уже закончился, из-за края туч выглянула луна, и старику, должно быть, хорошо было видно, что за гости пожаловали к нему.
— А второй-то по виду не поляк, — заметил старик. — И одежда на вас вроде как немецкая. И винтовки за плечами. Ну, так кто же вы? Куда идете, что ищете? От кого таитесь?