— Может, уговорим нашего Хмурого по пути к этой должнице заглянуть в вареничную? — выпустил я, наконец, Люсеньку из объятий.
— Уговоришь его! — скептически произнесла она, заправляя под шапочку выбившиеся локоны. — Сам голодный и нам не позволит поесть! Я ж говорила тебе — он добрый, спокойный, но в работе как зверь! Главное, его не злить и не мешать «копать».
— Понял, учту, буду терпеть.
Следователь уже выбрался из будки и приближался к нам, поеживаясь и покряхтывая от пробиравшегося под одежду холода.
— Вызвал оперативника из милиции, он нам, думаю, пригодится у этой Максютиной. Ну, где тут трамвай?
— Может, для начала по паре вареничков съедим? — всё же рискнул я напомнить ему о делах насущных.
— Не трави душу, Самсон, я сам дико голодный, но сначала — работа! Варенички будут потом!
Уже сгустилась синева зимних сумерек, тёмные тени легли на сугробы, а снег всё сыпал и сыпал, придавая этому вечеру романтический колорит. Трамвай задерживался, и я снова заключил Люсю в объятия, согревая её своим дыханием, как вдруг увидел на этой, плохо освещённой остановке, фигуру рослого типа в ушанке и короткой дублёнке. Он как-то вертелся, крутился, припрыгивал и притопывал, словно ему было холоднее всех. Я испытал к нему весь набор негативных чувств, вкрадчивой походкой приблизился сзади и спросил, наверное, громче, чем следовало:
— Чё тебе надо здесь, придурок, чувак недоделанный, чёрная ты душа?!
Он резко развернулся и без предупреждения, сходу врезал длинным хуком мне в челюсть, при этом вякнув что-то неразборчивое, кажись, на французском…
…Открыв через некоторое время глаза, первое, что я увидел, было звёздное небо, хотя прежде в городе звёзд не наблюдал. Медленно поднявшись из сугроба, шатаясь, я с трудом навел на него взгляд, и только теперь мне стало понятно, что красного шарфа у него не было. И вообще это был не он. А мощный темнокожий африканцем с длинными руками.
Толпа вокруг шумела, кто-то кричал, что надо немедленно вызвать милицию, бабушки стряхивали с африканца снежинки, а меня обвиняли в жестоком расизме. Хуже всего было то, что даже Фёдорович и Люська, мои ближайшие люди, принесли ему свои извинения за оскорбительное, дескать, моё поведение. Фёдорович даже сказал ему, что я слегка болен, лечу свои мозги, но, видать, не долечил их до конца, а может их и вовсе нету. Мой оппонент продолжал нервно жестикулировать и материться уже на русском, а потом, наконец, угомонился. Тут и трамвай, наконец, подошёл.
Однако ехать вместе с неуравновешенным боксёром в одном трамвае мы уже не решились, стали ждать следующий. Но если этот трамвай прибыл с опозданием, то и второй придёт неизвестно когда. В общем, ждали молча и напряжённо. Фёдорович, правда, пару раз чертыхнулся, поглядывая на часы, и выглядел очень хмурым.
Наконец, оказавшись в трамвае, я уселся рядом с Люськой, почти в обнимку, но она теперь относилась ко мне с холодком, и от скуки я наблюдал за следователем, который, кажется, сразу уснул у разрисованного морозом окошка…
…Перед подъездом дома, где жили Зайцевы, нас ожидал сотрудник милиции, переминаясь с ноги на ногу и растирал замерзшие пальцы. Он был упитанным, широкоплечим парнем с розовыми щеками и густыми бровями.
— Старший сержант Пётр Маковенко, — пожал он мне руку, а Люсе подмигнул по-свойски — сразу понятно, что были знакомы.
— Петя, давай без церемоний! — торопил его Фёдорович. — Веди нас к гражданке Максютиной! И по пути рассказывай, кто она да что.
В лифте Пётр изложил краткую биографию Ирины. Ничего особенного, если не считать влиятельного в градостроительной отрасли отца.
Ирина Максютина оказалась девушкой среднего возраста с вредными привычками. Она беспрестанно дымила сигаретой и смотрела на нас большими глазами, густо обведёнными чёрным карандашом.
— Хотите знать, не убивала ли я подружку Ларису? — не стала она тянуть кота за хвост. — Нет, не убивала. Вот, смотрите, — девушка сняла с полки больничный лист и медицинскую выписку, подтверждавшие факт пребывания её в лечебном учреждении в течение десяти дней. В том числе, в день убийства Зайцевой.
А пока следователь изучал эти документы, Максютина сквозь облачко сизого сигаретного дыма то с любопытством, то с издёвкой посматривала на мой набухающий малиновый фингал под глазом. Видимо, она не встречала прежде подобных отметок на лицах работников правопорядка, к каковым я себя уже причислял.