— О, Егоркин! А что это с тобой? Ты побитый весь! Физиономия в синяках. Кто тебя изувечил?
— Да так! — махнул я рукой. — Гололёд, сами знаете!
— А очерк уже написал? Ну так пиши быстрее! И аванс не проси, в кассе денег нет! Знаешь, лучше я выпишу тебе грамоту к Дню журналиста!
Я пожал плечами. Грамоту так грамоту. Будет что повесить на стену.
В машинописном бюро стрекотали печатные машинки, по коридорам туда и сюда сновали редакционные девы, изображая из себя владычиц пера. То есть шариковых ручек. По трубе пневматической почты с гулом улетали вычитанные корректором гранки с нашего десятого этажа прямо на первый, в типографию. Всё было знакомо и обыденно.
Я зашёл в столовку, поковырялся в рыбной котлете, запил компотом и вдруг понял, как мне не хватает здесь вредного важняка Хмурого, копающего вглубь, сквозь гранит неизвестности к чистой породе под названием «правда»; и не хватает «однозначного» криминалиста Коли Холодкова с его чёрным чемоданчиком; и сноровистого старшего сержанта милиции Пети Маковенко; и даже прокурора Михаила Степановича Степанова с его необъяснимой способностью возникать в кабинете следователя всегда в нужный момент.
Но больше всего мне не хватало Люси.
После обеда, продолжая ощущать одиночество, я сел за свободный стол в кабинете, где несколько корреспондентов сосредоточенно строчили какие-то слова на листах желтоватой газетной бумаги, периодически выбегая с этими опусами в машбюро, а потом уже с отпечатанными текстами ныряли в кабинет завотделом, а потом снова бежали в машбюро, чтобы впечатать его поправки. Если поправок было много, а машинистки, ясное дело, не хотели перепечатывать весь текст, а набивали только вставки, то эти вставки на отдельных полосках бумаги надо было вклеить в основной текст. Так что корреспонденты нарезали ножницами эту бумажную «лапшу» и вклеивали бесконечные вставки в свою рукопись, а потом бежали с ней к ответственному секретарю, а после него к заместителю главного редактора, и те тоже требовали что-то исправить, что-то вычеркнуть или добавить. В общем, обычная редакционная кутерьма, в результате которой все выглядели забеганными и измученными, и вздыхали с облегчением уже только тогда, когда главный редактор ставил свою визу, и материал шёл в типографию, где наборщики на огромном линотипе превращали текст в металлические буковки, а из них уже складывались строчки.
Не удивительно, что в редакции никто не обращал никакого внимания на меня и словно не замечал моего присутствия.
Некоторое время я смотрел на чёрный телефонный аппарат, стоявший на столе, потом решился снять трубку и покрутил диск набора.
— Алё! — откликнулась на том конце провода Люся. Её голосок был хрипловатым. — Самсончик?
— А как ты? — постарался я придать своему голосу равнодушную интонацию. — Болеешь ещё?
— Через пару дней приду на работу! Наверное, пропустила самое интересное? Скажи, а гераньку мою вы поливаете?
— Фёдорович самолично заботится о ней.
— Знаешь, а я прочитала в газете, что означает твое имя! Точнее, каким характером обладает человек с именем Самсон!
— Разве по имени можно определить характер?
— А ты послушай! — не унималась Люся. — Может, есть совпадение?
И стала читать, что человек по имени Самсон целеустремленный и уравновешенный, очень деловой, работает и художником, и прокурором, и модельером, и стоматологом, и руководителем в любой сфере. Он имеет приятную внешность, его все любят, его невесте завидуют. Но семейная жизнь с Самсоном не бывает простой, ведь он считает, что воспитанием детей должна заниматься только жена. В целом надёжный человек! — завершила она.
— Люсь! — сказал я, — после такой характеристики можно смело выходить за меня замуж! Тем более, что я имею склонность к прокурорской работе, как сказано в этих пророчествах!
Она засмеялась:
— И ты заставишь меня отказаться от профессии и сидеть дома с детьми?!
Я не успел ей ответить, потому что в этот момент через приоткрытую дверь заметил промелькнувший в коридоре «аэродром».