А от хирургических перчаток он спокойно избавится по пути домой, запихнув их в какую-нибудь урну неподалеку от Центральной больницы Массачусетса или больницы Бригэма. Если даже их там обнаружат, то не придадут этому значения.
Интересно, убил он парня, который поцеловал Эшли, или нет?
Вполне возможно. Первый удар пришелся в висок, и Майкл слышал, как треснула кость. Парень опрокинулся спиной на дерево, что было удачно, так как заглушило звук удара о землю. И даже если кто-то, услышав что-то, и выглянул из окна, то дерево и припаркованные автомобили наверняка помешали ему разглядеть О’Коннела и этого парня, поцеловавшего Эшли. Оттащить тело в темный переулок было совсем нетрудно. Он еще пнул его несколько раз — это был взрыв ярости, почти такой же неудержимый, как оргазм, и так же резко прекратившийся после достижения кульминации. Запихнув тело за металлические баки, Майкл вытащил у него из кармана бумажник, сунул самодельное оружие в мешок и зашагал в темноте к станции метро на Портер-сквер.
Он проделал все очень легко. Внезапно. Жестоко. Анонимно.
На секунду он задумался, кем мог быть этот парень, затем пожал плечами. Какая разница? Зачем ему знать, как того звали? Единственный человек, связывавший его с парнем, оставленным в переулке, через час-другой спокойно ляжет спать у себя дома, не ведая о том, что произошло этой ночью. Когда она узнает об этом, то может обратиться в полицию. Правда, это маловероятно, но все же не исключено. Но что она может сказать? А Майкл к тому же запасся на всякий случай билетом в кино. Контроль был оторван, сеанс совпадал по времени с их поцелуем. Алиби, конечно, не железное, но все же будет лишним свидетельством в его пользу, вдобавок к разбросанным по всему городу документам, и заставит полицейских усомниться в ее показаниях против него.
Он откинул голову назад, слушая ритмичную музыку мчащегося поезда, создаваемую беспощадным столкновением металла с металлом.
Около пяти утра Майкл О’Коннел сделал предпоследнюю остановку. Он выбирал станции более или менее наугад и вышел в предутреннюю тьму в районе Чайна-тауна, недалеко от финансового центра города. Улицы были пусты, большинство магазинов закрыты. Очень скоро Майкл нашел работающий телефон-автомат. Он накинул на голову капюшон куртки, отгородившись от ночного холода; это к тому же придавало ему безликий монашеский вид. Он торопился, не желая, чтобы полицейские, в последний раз лениво объезжавшие на патрульной машине узкие переулки, обратили на него внимание и стали задавать вопросы.
О’Коннел опустил в щель автомата пятьдесят центов и набрал номер Эшли. После пятого гудка он услышал ее сонный, неуверенный голос:
— Алло?
Он выждал секунду-две, чтобы дать ей возможность окончательно проснуться.
— Алло? — повторила она. — Кто это?
Он вспомнил дешевенький белый телефон с переносной трубкой около ее кровати. Он не был снабжен определителем вызывающего абонента, — правда, сейчас это не имело значения.
— Ты знаешь, кто это, — произнес он вкрадчиво.
Девушка ничего не ответила.
— Я уже говорил тебе, Эшли. Я люблю тебя. Мы созданы друг для друга. Никто не может встать между нами.
— Майкл, перестань звонить мне. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое.
— Мне не обязательно звонить тебе. Я и так всегда с тобой.
Он повесил трубку прежде, чем она успела это сделать. «Лучшая угроза не та, которую произносят, а та, которую подразумевают», — подумал он.
Солнце почти взошло, когда О’Коннел вернулся домой.
В коридоре ошивалось несколько соседских кошек, которые отвратно мяукали на все лады. Одна из них зашипела при его появлении. Старухе, жившей в противоположной квартире, принадлежало больше дюжины кошек, если не все двадцать; всем им были присвоены имена, в коридор выставлялись миски с едой для загулявших членов коллектива. И, строго говоря, нельзя было утверждать, что все эти кошки принадлежали соседке, потому что они уходили и приходили когда вздумается. В углу был даже поднос, служивший кошачьим туалетом, из-за чего в коридоре всегда стояла вонь. Кошки знали Майкла О’Коннела, он тоже знал их, и его взаимоотношения с ними были не лучше, чем со старухой. Он считал их бездомными тварями, вредными паразитами. Из-за них у него слезились глаза, он чихал, а они вдобавок вечно следили за ним со звериной настороженностью. Ему не нравилось, что кто-то регистрирует каждый его приход и уход.